Михаил Барг - Великая английская революция в портретах ее деятелей

Рассмотрим наиболее характерные черты каждого из названных направлений. «Смелость» отрицать сам по себе факт, что в Англии в середине XVII века произошла социальная революция, приобретается в сущности двумя способами: либо следуя так называемому технологическому прочтению истории, либо выхолащивая содержание понятия «общественный класс». Так, английский историк Р. Хартвелл мог позволить себе не заметить событий 40-х годов, поскольку они не стали рубежом в технологической истории страны. Хотя он вынужден был признать, что между типом хозяйства, характерным для Англии второй половины XVIII века, и типом его, характерным для средневековья, пролегли изменения «революционного масштаба», однако события, происшедшие в этой стране в середине XVII века, в его восприятии к этим изменениям никакого отношения не имели: им ведь не предшествовали, как и непосредственно за ними не последовали крупные новации в самом типе материального производства.

Иное дело — промышленная революция XVIII века. То же обстоятельство, что последняя не может быть объяснена без учета социальных и политических последствий прежде всего Английской революции середины XVII века, для приверженцев «технологического объяснения» истории есть нечто «неуловимое», несуществующее.

Другим способом воспользовался английский социолог и историк П. Лэслитт. Тот факт, что общественные классы Нового времени еще не освободились от оболочек средневековых сословий, равно как и то, что в рамках так называемой политической нации, единственно вершившей историю, классовый водораздел был столь же прикрыт статусными делениями, послужил ему «основанием» для парадоксальной трактовки социальной структуры английского общества как общества, состоящего из «одного класса».

В таком обществе, по его мнению, могут время от времени возникать «трения», даже конфликты между статусными, региональными, конфессиональными и тому подобными «группами», составляющими этот «класс», но в нем нет почвы событиям, которые можно было бы рассматривать как социальную революцию, т. е. как возмущение одного класса против угнетающей его власти, осуществляемой в интересах другого, политически господствующего класса. Историческим «подтверждением» этого заключения — в глазах его автора — служит «бесследность» событий периода «Великого мятежа» для конституционной истории страны.

Так, отталкиваясь от определения революции как «моментальной», «насильственной смены» у кормила правления страной одного общественного класса другим, сопровождавшейся столь же «полным» лишением собственности (экспроприации) свергнутого класса, Лэслитт приходит к выводу, что события, имевшие место в Англии в середине XVII века, совершенно не «укладываются» в это определение и само понятие «революция» применительно к Англии XVII века должно быть предано забвению. Причем это относится не только к концепции «буржуазная революция», но и к определению С. Гардинера «пуританская революция».

Отрицание самого факта социальной революции в Англии стало столь распространенным в современной английской историографии, что все чаще сам термин «революция» заменяется обозначением «гражданская война». Поскольку же последняя охватывает по времени лишь часть двадцатилетнего периода, а именно 1642–1646 годы [4] Если не считать скоротечной второй гражданской войны 1648 г. , то историкам, предпочитающим именовать революцию гражданской войной, приходится дополнять периодизацию указанного двадцатилетия такими малосодержательными дополнениями, как «Англия перед гражданской войной», «Гражданская война и последовавшее за ней» и т. п.

Итак, можно, разумеется, отказаться от того, чтобы именовать события середины XVII века революцией. Однако то, чем предлагают заменить это понятие, только обнаруживает, в какой степени не научные, а идеологические и политические соображения еще обременяют историческую мысль тех, кто к подобной операции прибегает.

Нет сомнения, что наиболее представительным направлением в современной англоязычной историографии интересующей нас проблемы является направление, формально признающее факт революции середины XVII века, но отказывающееся усмотреть в ней революцию буржуазную, а в более широком плане — социальную. И хотя «концептуальные предлоги» этого отказа далеко не совпадают у отдельных приверженцев этого направления, суть вещей от этого не меняется.

Наибольшую известность в этом смысле приобрела концепция «Двора и Страны», родоначальником которой является известный английский историк X. Тревор-Ропер. Согласно этой концепции, в середине XVII века Европа, включая Англию, была охвачена «всеобщим кризисом». Суть его заключалась в конфликте между выродившимся ренессансным государством — «Двором», этой чрезмерно разросшейся бюрократией, приобретшей в конце XVI века явно паразитический характер, и «Страной» — «этой неопределенной, неполитической, но в высшей степени чувствительной мешаниной людей, восстававших не против монархии… не против экономического архаизма, а против… угнетающего их, постоянно растущего аппарата паразитической бюрократии, окружавшей трон».

Иными словами, если следовать этой концепции, то суть Английской революции середины XVII века, являющейся только английским вариантом «всеобщего кризиса», заключалась не в конфликте между классами, а в восстании «простого», «провинциального» джентри, «наиболее отсталого и оскудевшего», против «Двора» и сгруппировавшегося вокруг него процветающего меньшинства того же класса. Очевидно, что концепция «Двора и Страны», противопоставленная интерпретации событий «Великого мятежа» как межклассового конфликта, открывала немарксистской историографии в одно и то же время две возможности: для пересмотра вигских стереотипов, с одной стороны, и для «противостояния» концепции буржуазной революции — с другой.

В первом случае речь шла об отказе от того, чтобы в английских событиях середины XVII века усматривать феномен, стадиально отличный, в ряду политических кризисов, проявившихся в это время в других странах Европы. Как мы убедились в истолковании Тревор-Ропера, все они имели один и тот же общеевропейский контекст, т. е. являлись стадиально тождественными. Во втором случае на место категории «общественный класс» подставлялось понятие «Страна» («Провинция»), выступающее в качестве противовеса «централизму» — политике «Двора». В этой перспективе борьба в Англии в 40-х годах XVII века велась отнюдь не за новые, буржуазные идеалы, а за политические цели, которые лежали не впереди, но позади — в елизаветинской монархии, «умело сочетавшей» в политике «централизацию и провинциализм», т. е. интересы придворной знати и провинциального джентри.