Михаил Барг - Великая английская революция в портретах ее деятелей

Очевидно, что целью «пересмотра», начатого Илтоном и продолженного Расселом, является обоснование того, что ничто в отношениях короля и парламента вплоть до 1629 г. не свидетельствовало о вторжении в них каких-либо элементов, которые неизвестны были в правление Тюдоров, и тем самым парламентская практика первых десятилетий XVII века не может служить ни предвестием того, что произошло после созыва Долгого парламента, ни тем более объяснением причин вспыхнувшей в 1642 г. гражданской войны. И как вывод — поиск предпосылок ее в сколько-нибудь отдаленной от этих событий ретроспективе представляет собой ложный путь. Каждое событие, включая и столь экстраординарное, как гражданская война, должно объясняться только в рамках данной моментальной ситуации. Иначе говоря, перед нами вывод, возвращающий нас к практике прагматической историографии, т. е. к истории чисто событийной, абсолютно чуждой идее истории как разноуровневого процесса и тем более идее объективной исторической закономерности.

В конечном счете «ревизионисты» достигли того, к чему стремились: они решительно принизили политическую роль палаты общин в правление Якова I и в первые годы правления Карла I и в такой же степени возвысили роль палаты лордов во внутренней и внешней политике этого периода.

Наряду с концепцией «роста парламента» пересмотру в английской историографии последних лет подверглась и концепция «роста пуританизма». В пуританизме историки-«ревизионисты» уже не видят идеологии политической оппозиции режиму абсолютизма первых Стюартов. Для них предпочтительно прервать в этом вопросе линию связи между первой четвертью XVII века и событиями 40-х годов.

По их утверждению, преобладающее большинство тех, кого приверженцы концепции «роста пуританизма» причисляли к «пуританам», являлись, попросту говоря, добрыми англиканами. По крайней мере до 1625 г. они в такой степени еще оставались в рамках общего протестантского консенсуса, что принимали и епископальное устройство церкви. И хотя в правление Якова I существовало незначительное меньшинство, которое более непримиримо относилось к отступлениям, даже в мелочах, от идеала «первозданной» церкви, однако эти трения не вызывали еще сколько-нибудь массового сепаратизма от церкви англиканской. С этих позиций и известная конференция по церковным делам в Гемптон-Корте, созванная Яковом I, больше не рассматривается как прелюдия все обострявшейся религиозной контроверзы. Наоборот, подчеркивается царившая при Якове I довольно широкая терпимость в рамках протестантизма.

Значительную роль в происходящей в современной англоязычной историографии «ревизии» «вигско-марксистского» истолкования причин, характера и течения революции середины XVII века играет направление так называемой провинциальной истории, начало которому положил профессор А. Ивритт. Исходная установка этого направления гласит: политика, творившаяся в Вестминстере (т. е. в стенах парламента), не может служить указанием на расстановку сил в стране в целом, поскольку эта политика имела мало общего с характером реакции на нее в графствах и городских корпорациях. Характерно, что именно историки этого направления, поставив в центр своего внимания «реакцию» провинции (графств) на действия и запросы «центрального правительства», пришли к заключению о необходимости «уравновесить» в изучении хода революции линию «радикализма» линией консерватизма, в частности в последние годы внимание переносится на факты распространения роялизма и лоялизма в провинциальном обществе.

Охарактеризованное выше «ревизионистское» течение в современной английской историографии подверглось критике со стороны известного американского историка Д. Хекстера, кстати не приемлющего вигских построений истории XVII века и — в еще большей мере — марксистской ее интерпретации. По его словам, работы Рассела и его последователей рассматривали политику только как борьбу за власть — кто ее захватил, кто ее потерял, кто ее достиг, но затем потерпел неудачу. Хекстер решительно подчеркнул революционный характер событий 40-х годов. Гражданская война была революционной по ее основной цели со стороны парламента, и следует отойти по крайней мере на одно поколение назад для того, чтобы увидеть ее истоки.

Не менее критичен по адресу «ревизионистов» английский историк Б. Коуард. Некоторые «ревизионисты», отмечает он, в такой степени стремились подчеркнуть политический консенсус, что они оставили без внимания конституционный конфликт, заявивший о себе в последних парламентах Елизаветы I, в парламентах Якова I и Карла I и в 1640 г. Каким образом мы можем объяснить конституционные конфликты между 1580 и 1640 годами в терминах иных, чем «рост парламента», «рост пуританизма», допытывается он. Одним словом, или концепция «роста», или появление на английском престоле «неспособной личности» вроде Якова I? Ответ Коуарда на этот вопрос дается хотя и с позиций констатации в Англии первой половины XVII века конституционного и религиозного конфликта, однако полностью в духе неолиберализма. Так, мы читаем: «Кризис 1640 г. был вызван, как указывали сами лидеры парламента, не тем, что классы, представленные в парламенте, были революционными, а тем, что ими являлись корона и ее советники, в то время как общины были консерваторами, защищавшими, пытавшимися защищать старые пути».

Наконец, историографическая тенденция, выдвинувшая на первый план консенсус и консерватизм в английском обществе первых Стюартов, не менее отчетливо проявилась и в освещении истории самой революции. С этой целью приверженцы «ревизионизма», задавшись целью «сбалансировать» картину революции, отмеченную, по их мнению, в современной историографии чрезмерным радикализмом, выдвинули на первый план тенденцию политического и религиозного консерватизма, вдохновлявшего в «мирный» период деятельности Долгого парламента абсолютное большинство его членов, равно как и поведение на местах дворянских кругов — джентри графств. С этих позиций даже один из ведущих деятелей Долгого парламента, Джон Пим, оказался ярко выраженным «консерватором», поскольку ведомое им большинство в палате общин в первые два года заседаний этого парламента преследовало более чем «умеренные цели» — восстановить «древнюю конституцию страны», для чего требовалось совсем немногое: «освободить» короля от «засилья злокозненного придворного окружения», от «вредного» влияния прежних советников и, наконец, поставить под контроль парламента королевские финансы.

Из этого следует вывод, что события, развернувшиеся в Англии с 1640 по 1642 год, ничего общего с революцией не имели и такое не предвещали и, следовательно, для того, чтобы выводить из них как их следствие гражданскую войну, нет никаких оснований. Гражданская война не была порождением радикальной политической идеологии, а скорее наоборот. Эта политика подвергалась радикализации в ходе самой гражданской войны. Очевидно, что при таком истолковании сущности «конституционного периода» революции остается без ответа вопрос: каким же образом «консервативное» большинство Долгого парламента с началом гражданской войны вдруг оказалось достаточно «революционным», чтобы поднять оружие против короля?