Юрий Алексеев - Освобождение Руси от ордынского ига

Сопоставление известий Вологодско-Пермской и Устюжской летописей, несмотря на их лапидарно-протокольный характер, рисует черты грандиозного похода — одного из крупнейших предприятий Русского государства на его северо-восточных рубежах вплоть до прославленных походов Ермака столетие спустя. Если поход князя Федора Пестрого Стародубского на Чердынь в 1472 г. закрепил за Русским государством Пермскую землю, Северо-Западное Приуралье, то поход И. Салтыка и князя Ф. Курбского 1483 г. впервые вывел русских людей на необъятные просторы Сибири. Судовая рать, составленная из ополчения северорусских городов и волостей, прошла от Вологды по Сухоне и Вычегде, очевидно, до верховьев последней, т. е. не менее 2 тыс. км, из которых половину — вверх по течению, преодолела волоком северную часть Уральского хребта, а затем шла по Тавде и ее притокам, по Иртышу и Оби еще примерно такое же расстояние до «великой Оби» — очевидно, Обской губы. Если новгородское боярство, проникая своими отрядами в предгорья Урала, ограничивалось хищнической эксплуатацией пушных богатств края в интересах экспортной торговли, а вятчане не поднимались выше мелких ссор с князьями соседних племен, то теперь впервые фактически ставится перспективная задача широкого политического масштаба — государственное освоение Северного Урала и Зауралья. Летом 1483 г. «приходили к великому князю от вогульского князя Юмшана Асыкина, сына бити челом о опасе шурин его, вогулятин Юрга, да сотник его, вогулятин Анфим». Об этом же «печаловался» владыка Филофей Пермский. И «владыки деля» Юмшан получил разрешение приехать к великому князю. С этим разрешением («опасом») к Юмшану в далекую Сибирь был послан Леваш — слуга епископа пермского Филофея. Этим же летом Москву посетила и другая депутация сибирских князей «с поминки с великими от князей Кадских… и от всее земли Кадские и Югорские» просить о «полоненных князех, о Молдане с товарищи». Великий князь их «пожаловал… отпустил их в свою землю» «печалованием владыки Филофея да Володимера Григорьевича Ховрина». [657]

Обращает на себя внимание участие, которое принимают в судьбах сибирских князей пермский епископ и богатый московский боярин, выходец из купеческого рода. Если связь Филофея с Сибирью может быть объяснена конфессиональными моментами — проникновением православия в среду языческих племен, то Владимира Ховрина интересуют, надо думать, прежде всего экономические сюжеты — возможность организации торговли с далекой северо-восточной окраиной. Во всяком случае в результате «печалования» Филофея и Ховрина сибирские князья были выпущены из плена. Однако это был не только акт гуманности. «Великий князь на себя их привел, дань на них положил», — сообщает Устюжская летопись. [658] Холмогорская летопись тоже указывает, что князья «далися за великого князя во всей воли», обещали «дань давати, а дотоле не давали дани». По словам той же летописи, сибирские князья принесли языческую присягу — «з золота воду пили». [659] Итак, перед нами факт установления даннических отношений, т. е. вассальной, феодальной зависимости зауральских — вогульских и югорских — князей от Москвы. Освоение Сибири Русским государством началось, и в этом принципиальное значение похода 1483 г. Поход Салтыка и Курбского может по праву считаться исходным рубежом важнейшего исторического процесса — включения сибирских земель и народов в состав России. [660]

Если на востоке непосредственным следствием победы русских на Угре был разгром Орды Ахмата шибанским ханом, то на западном рубеже страны русская победа тоже вызвала важный отклик.

В 1481/82 г. «бысть мятеж в Литовской земле: въсхотеша вотчичи Ольшанской да Олешкович да князь Федор Бельской по Березиню реку отсести на великого князя Литовской земли». [661] Заговор был раскрыт: Ольшанский и Олелькович подверглись казни, а Федор Бельский поспешно бежал в Москву. Впервые после захвата западных русских земель Литвой и Польшей мы видим на этих землях широкомасштабную оппозицию и проявление стремления воссоединиться с Русским государством. В заговоре Ольшанского, Олельковича и Бельского нельзя не усмотреть отражения стихийного недовольства населения западнорусских земель усилением Польско-Литовского католического влияния. Крупные политические успехи Русского государства, быстрый рост его могущества и авторитета делали его естественным центром притяжения для всех русских земель, оказавшихся в предыдущие времена под властью иноземных государств. Тяготение западнорусских земель к Москве, имеющее в своей основе глубокие исторические корни, отныне становится одним из существенных факторов, влияющих на внутреннюю и внешнюю политику Русского государства.

Князь Бельский, первый из литовских выходцев, получил в управление Демон и Мореву «со многими волостями»: [662] вчерашний владетельный князь наделяется городом и волостями на территории Новгородской земли. Московская летопись утверждает, что Демон и Морева даны ему «в вотчину», т. е. в наследственное частное владение (а не во временное кормление). Однако если это и так, то все же можно сомневаться, что в новой своей «вотчине» князь Федор пользовался когда-либо полными владельческими правами настоящего удельного князя. В Русском государстве он стал крупным вотчинником — и только.

Федор Иванович Бельский — внук киевского князя Владимира, пятого сына Ольгерда от его первого брака (с полоцкой княжной). Старший сын Владимира — Александр (Олелько), унаследовавший киевский стол и женившийся на Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Таким образом, Олельковичи приходились Федору Бельскому двоюродными братьями по отцовской линии, а по материнской они были двоюродными братьями Ивана III. [663] Но дело, разумеется, не в этих генеалогических связях.

Родственные связи Михаила Олельковича с великим князем всея Руси не помешали их конфликту зимой 1470/71 г., когда Михаил был новгородским князем по приглашению боярской олигархии. Не родственные связи, а реальные политические интересы определяли собой взаимоотношения между руководителями феодальных государств и княжеств. Ход событий, прежде всего создание единого Русского государства, заставил литовских князей Ольгердовичей в конце 70-х — начале 80-х гг. изменить свою политическую ориентацию и выступить во главе движения за возвращение западнорусских земель России. Князья вынуждены были учитывать настроения и симпатии своих подданных — русских людей, оказавшихся под властью Польши и Литвы и стремившихся к воссоединению со своими братьями, объединившимися в единое государство. Несомненно, как всегда в средневековье, крупнейшую роль играл конфессиональный фактор — тяга православного русского населения к своим единоверцам, к сохранению культурно-исторической, духовной самостоятельности под угрозой окатоличивания и полонизации. Вполне вероятно и то, что князей Ольгердовичей соблазняла перспектива перехода в вассалы к могущественному государю всея Руси. Служба под победоносными русскими знаменами могла казаться более привлекательной, чем пребывание в зависимости от Казимира Ягеллончика, окруженного польскими вельможами и католическими прелатами.