Николай Пашкин - Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438)

Отсутствие каких-либо практических результатов этого политического курса, меняющаяся ситуация на османском фронте и новый общественно-политический климат на Западе стали причиной того, что в начале второго десятилетия XV в. тема церковной унии в очередной раз становится инструментом византийской дипломатической практики. В этой связи все более актуализируются отношения с папским престолом. До 30-х гг. обсуждение этой проблемы носило еще крайне ограниченный характер, после чего произошел перелом и уния на самом деле целиком подчинила себе внешнеполитический курс империи.

Круг европейских государств, непосредственно вовлеченных в процесс политической коммуникации с Византией, был весьма ограничен. Основным вектором византийской внешней политики в первые годы после Анкары были отношения с Венецией. Эта итальянская морская республика играла ключевую роль в планах византийской дипломатии по созданию антитурецкого альянса. Венеция не отвергала саму возможность такого альянса, но, как правило, требовала непременного участия в нем остальных христианских государств, что являлось практически невыполнимым условием и фактически прикрывало очевидное нежелание республики рисковать своими интересами на Востоке.

Дипломатические контакты Византии с Венгрией были нераздельно связаны с проблемой военного конфликта венгерской короны с Венецианской республикой. Подобно другим субъектам европейской политики (папа, польский король) Византия предпринимала неоднократные попытки взять на себя роль посредника, крайне заинтересованного в примирении двух враждующих сторон, являвшихся наиболее естественными потенциальными союзниками империи в борьбе с османами.

Отношения с Арагоном носили подчеркнуто дружественный характер, хотя их единственным результатом можно считать элементарную финансовую помощь, которую собирали в Испании византийские эмиссары. Однако после смерти короля Фердинанда I (1416) контакты с этим государством уже не прослеживаются.

Обсуждение церковной унии в XV в. было очень актуальным и для Запада. В общем русле инициатив по ликвидации великой западной схизмы и ее пагубных последствий уния с Востоком стала восприниматься как один из стимулов консолидации латинской церкви. Заинтересованность в этом обнаружила своим участием в Констанцском соборе и византийская сторона. Кроме того, идея церковной унии была использована в интересах политической реанимации института императорской власти на Западе и, в частности, явилась дополнительным основанием для вмешательства этой власти в дела церкви. Для такого государства, как Польша (неразрывно связанного с Литвой), уния представлялась инструментом ликвидации ее внутренней конфессиональной раздробленности, а также средством укрепления внешнеполитических позиций в борьбе с Тевтонским орденом. В связи с этим польско-византийские отношения прошли фазу относительной активизации как во время Констанцского собора, так и после него.

Переговоры о церковной унии резко активизировались в 30-е гг. и протекали в условиях прогрессировавшего кризиса в латинской церкви, на фоне почти непрерывно обострявшегося противостояния между папой и Базельским собором. При этом сам византийский вопрос стал сильнейшим катализатором этого противостояния. Византийцы оказались здесь на пересечении между различными группировками — приверженцами традиционной власти римского первосвященника и сторонниками корпоративно-представительной структуры церкви под эгидой собора (конциляристами). Это размежевание одновременно отражало глубокие тенденции политического развития Запада. Конциляристы создавали церковь, способную подчинить усиливающиеся национальные начала христианскому универсализму, реализуя эту модель в церковном соборе с национальным представительством. В этом смысле уния с Византией оценивалась ими как шаг на пути общей унификации мирового христианства и рассматривалась в одном ряду с такими проектами, как искоренение гуситской и иных «национальных» ересей, поголовное крещение евреев и даже христианизация исламского Востока. Эта линия, в принципе, была созвучна идеям о возрождении авторитета империи на Западе на такой же универсальной основе.

Противоположной и более реалистичной была тенденция, направленная на подчинение церкви национальным и государственным интересам и амбициям. В этом смысле проблема унии стала оцениваться с точки зрения тех или иных политических выгод. В результате организационные аспекты униатского собора стали предметом национально-ориентированной политики и сильнейшим фактором дестабилизации западного политического сообщества. Основная линия коллизий пролегла между французами и итальянцами, и последовавшее открытие греко-католического собора в Италии уже современниками оценивалось как крупный успех итальянской нации, причем одним из главных факторов этого успеха была венецианская политика. Среди ближайших последствий данного события стала нейтрализация имперского присутствия на Апеннинском полуострове, в чем были заинтересованы как сам папа, так и близкие ему политические круги (в первую очередь венецианцы). Одновременно папский престол сумел покончить с соборным движением в Европе и восстановить свое традиционное место в иерархии церкви. Но, с другой стороны, признание этого было достигнуто ценой уступок светским правителям в вопросах церкви. Ферраро-Флорентийский собор закрепил, таким образом, тенденцию национально-государственного размежевания на латинском Западе.

Византийская внешняя политика на Западе исходила из интересов помощи, в которой нуждалась империя для борьбы с османами. Вместе с тем, если конкретизировать формы этой помощи, то, пожалуй, обращает на себя внимание та неопределенность, с которой сами византийцы подходили к решению этой глобальной для них задачи. В отношениях с европейскими государствами по этому вопросу имели место переговоры либо о финансовых пожертвованиях, либо о совместном участии в крайне ограниченных по масштабу военных операциях, которые в лучшем случае были способны разве что вытеснить турок из Европы. Такого рода шаги конечно же не могли кардинально изменить к лучшему внешнеполитическое положение Византийского государства. При этом надо отметить, что идея крестового похода, как наиболее радикального средства против турецкой агрессии, муссировалась прежде всего на Западе, и в то же время едва ли она находила положительный отклик в Византии. Не исключено, что негативный опыт прошлого заставлял византийских правителей относиться к этой идее крайне настороженно.

В реальности речь шла не столько о самой помощи как таковой в ее конкретных формах, сколько о создании необходимых для этого предпосылок. Пожалуй, главная из них состояла в том, чтобы отвлечь Запад от сугубо внутренних проблем и заставить обратить основное внимание на опасность, которая неотвратимо приближалась к его восточным рубежам. Наступательный потенциал Османской державы заключался прежде всего в ее монолитности, которая резко контрастировала с конфронтацией, характерной для политического климата Европы. Этим объясняется особенность политической линии Византии в европейских делах, которая заключается в ее посреднической функции, нацеленной на ликвидацию внутренних военных и политических конфликтов в латинском сообществе. Эта особенность пронизывает отношения Византии и Запада на протяжении всего периода, представленного в работе. Она легко обнаруживается в попытках византийской дипломатии погасить венгерско-венецианский конфликт, в позиции греков на Констанцском соборе, но более всего — в политике примирения двух церковных партий на Западе — папалистов и конциляристов.