Николай Пашкин - Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438)

В XV в. на Западе полным ходом шел процесс национально-государственного раздробления. Папский Рим все сильнее отождествлялся с Италией и в этом смысле противопоставлялся регионам, расположенным но другую сторону Альп. Политические реалии были таковы, что отношение западных держав к папе напоминало отношение к нему как к одному из итальянских суверенов [559]. В этих условиях церковная уния с Востоком тоже начинала рассматриваться как часть европейской политики, сквозь призму временных политических интересов. В аспекте такой политики вселенский собор с участием восточных христиан оценивался как атрибут национального и государственного престижа.

Вместе с тем была и другая, хотя и менее стойкая тенденция, опиравшаяся на западный конциляризм, которая была нацелена на сохранение целостности и консолидацию христианского мира вместе с его восточным ареалом. Здесь уния с византийцами расценивалась именно в этом глобальном аспекте — как важная предпосылка для примирения всех стран и народов и объединения их на базе универсальной церкви, управляемой собором. С другой стороны, византийцы тоже стремились играть на Западе роль объединяющего фактора. Их нацеленность на устранение внутренних конфликтов между самими латинянами была очевидной. Теоретически это должно было сближать византийцев с конциляристами и в итоге привести их не в Италию, а в Базель. Однако этот выбор был отвергнут ими с самого начала. В этой связи обоснованной представляется постановка вопроса о причинах ориентации Византии на папство.

Ориентация внешнеполитического курса Византии на заключение церковной унии была закономерной на фоне ограниченных возможностей каких-либо других методов. Однако историческая ситуация на Западе давала возможность выбора путей достижения этой цели. Со времен Констанцского собора византийцы могли вести переговоры о воссоединении церквей с учетом тех перспектив, которые открывало для них соборное движение в западной церкви. Принцип подчинения папы авторитету церковного собора означал в данном случае, что римский престол уже не мог просто диктовать грекам свои условия [560]. Теоретически это открывало широкие возможности для ведения переговоров. Еще один немаловажный аспект состоял в том, что за реформаторскими соборами первой половины XV в. стояла светская Европа и деятельность самих соборов не ограничивалась вопросами одной лишь церкви. Когда послы из Базеля убеждали императора Иоанна VIII в том, что их поддерживают западные государи, то это были не пустые слова. Более сильным преувеличением было утверждение их противников, что Запад в основном на стороне папы. Тем не менее византийцы отправились не в Базель, а в Италию.

Выбор греков был не случаен. Здесь пересеклись факторы идеологического, теологического, политического характера. Уже на Констанцском соборе они не желали начинать какие-либо переговоры, пока не состоялись выборы папы. В Базеле на все решения, касавшиеся унии, византийцы требовали санкции понтифика. Его присутствие на будущем униатском соборе было выставлено как условие sine qua non . На их позицию едва ли мог повлиять вопрос об идейно-догматической стороне переговоров. Папа и собор были единодушны в том, что рассматривали унию с греками как их возвращение^ лоно римской церкви [561]. Правда, внешне позиция папы отличалась некоторой уступчивостью. Предоставленная грекам возможность свободно обсуждать спорные догматические вопросы с латинянами была той ценой, которую папа готов был заплатить, чтобы победить в борьбе со своими конкурентами из Базеля [562]. Однако в конечном итоге выбор византийцев был, по всей видимости, обусловлен не этим. Говоря о причинах своеобразной пропанской ориентации греков, необходимо указать на противоречие двух систем церкви.

Как уже было отмечено, византийские представления о церкви основывались на известной теории пентархии, согласно которой римский епископ являлся одним из пяти вселенских патриархов, ответственных за латинский Запад. Отсюда вытекала и традиционная для византийцев концепция вселенского собора, которую они упорно навязывали латинянам. Неизменным атрибутом такого собора являлось присутствие всех пяти вселенских патриархов либо их полномочных представителей. Отсутствие хотя бы одного из них автоматически лишало постановления собора законной силы. Поэтому византийцы не могли вообразить себе акт заключения унии без участия папы [563].

Однако лишь этим проблема не исчерпывается, иначе византийцы могли удовлетвориться присутствием папы в том же самом Базеле. Тем не менее они с самого начала твердо дали понять, что уния должна быть заключена в другом месте, а Базельский собор сначала должен быть распущен. Этот вопрос стал главным камнем преткновения на переговорах. Оппозиция большинства депутатов по отношению к папе сделала их здесь особенно непримиримыми, Византийцы отказывались ехать в Базель, официально мотивируя это тем, что туда предстоял долгий и изнурительный путь. Но, по-видимому, гораздо важнее для них было соблюдение остальных условий, обеспечивавших церковному собору действительно вселенский характер. Униатский собор, к которому готовились греки, не мог выглядеть как простое продолжение Базельского конгресса, так как последний не соответствовал классическим канонам проведения первых семи вселенских соборов. Согласно этим канонам исключительное право созыва вселенского собора принадлежало византийскому императору. Совершенно иначе выглядела и структура такого собора.

В практике реформаторских церковных соборов на Западе утвердился принцип национального представительства. Но предлагаемая в Базеле система с представительством наций, по всей видимости, была несовместима с утверждениями, что византийский император все еще является номинальным главой мирового христианства, а восточная делегация представляет собой вторую половину церкви [564]. Если бы греки прибыли в Базель, то могли оказаться там на положении одной из наций — именно как греки, а не ромеи. В связи с этим весьма показательным выглядит следующий эпизод. Грек по имени Димитрий, который из Базеля продолжал поддерживать контакты с императором после приезда последнего в Феррару [565], в своем письме употреблял по отношению к византийскому правителю обращение « imperator Graecorum ». Со стороны византийского автора данный факт можно считать сознательным и грубым нарушением порядка титулования, которого он не мог не знать. Если согласиться с мнением исследователя о том, что это было сделано под непосредственным влиянием базельцев [566], то тем самым доказывается та значимость, которую имела для них подобного рода формальность [567].