Норберт Элиас - Придворное общество

Поэтому может оказаться полезным проверить под этим углом зрения социологические модели долговременных процессов — к примеру, модель процесса цивилизации и образования государств [7]или модели специфических фигураций внутри подобных процессов — например, модель придворного общества. Все они возникают из стремления нащупать взаимосвязи, заключенные в самом предмете. Они представляют собою попытку разработать социологические модели, в которых автономия исследуемого объекта не затемнялась бы предвзятыми оценками и современными идеалами исследователя. Они не претендуют на то, чтобы быть окончательными моделями, последним словом, какое можно сказать об исследуемых процессах и фигурациях. Никакая теория и никакая модель ни в какой области исследований не могут претендовать на абсолютную окончательность. А в данном случае речь уж тем более идет скорее о начале, чем о конце пути. Это модели, над которыми можно работать дальше при любых колебаниях, каким подвержены переменчивые, актуальные, вненаучные идеалы исследователей, — если только стараться, насколько это возможно, в самой исследовательской деятельности держать в узде эти посторонние для науки оценки и прежде всего, стремиться к выявлению самих взаимосвязей такими, какими они были в действительности. Конечно, такой дисциплинированности исследователей невозможно достичь, когда времена слишком неспокойные, напряжение в обществе слишком велико, конфликты слишком сильно возбуждают умы. Но если страхи кризисов и взаимные угрозы людей в течение нескольких поколений будут не так уж велики, то я не вижу причин, почему нельзя было бы таким способом — добавив еще одно, социологическое измерение — обеспечить и исторической науке тот преемственный прогресс, который сегодня в ней еще отсутствует.

Королевский двор эпохи старого порядка ставит не меньше проблем перед социологом, чем любое из многих других социальных образований, которые — как, например, феодальное общество или крупный город — уже удостоились обстоятельного социологического исследования. В фигурации «двора» сотни, а часто многие тысячи людей были собраны в одном месте, чтобы услуживать, давать советы и составлять общество королям, которые были уверены, что неограниченно правят своей страной, и от воли которых в определенной мере и степени зависела судьба всех этих людей, их ранг, их содержание, их восхождение и падение. Люди двора были связаны между собой своеобразными формами принуждения, которое они и посторонние оказывали друг на друга и одновременно сами на себя. Их связывала между собой более или менее строгая иерархия и четкий этикет. Необходимость утвердиться и реализовать себя среди такой фигурации налагала на всех своеобразный отпечаток — печать человека двора. Какова была структура социального поля, в центре которого могла сформироваться подобная фигурация? Какое распределение власти, какие общественно воспитанные потребности, какие отношения зависимости приводили к тому, что люди в этом социальном поле на протяжении многих поколений снова и снова оказывались вместе в этой фигурации — а именно как двор, как придворное общество? Какие требования предъявляла структура придворного общества к тем, кто хотел бы выдвинуться или хотя бы просто утвердиться в нем? Так выглядят в общих чертах некоторые вопросы, которые ставит такое социальное образование, как «двор» и «придворное общество» эпохи ancien régime, перед социологом.

Ведь не просто свободная воля придворных людей собрала и удерживала их при дворе и вслед за отцами и матерями объединяла таким образом их сыновей и дочерей. И не гениальная идея одного-единственного человека — скажем, короля — придала этому человеческому коллективу такую форму. Почти во всех европейских странах, начиная с эпохи Возрождения, значение двора нарастало все более заметно, и если даже для внешнего оформления европейских дворов XVII и XVIII веков образцом стал в значительной мере французский двор, прежде всего двор Людовика XIV, то сам «двор» этого столетия был выражением определенной общественной констелляции тесно связанных друг с другом людей и так же точно не был следствием плана, желания, намерения какого-нибудь одного человека или отдельной группы людей, как какие-нибудь другие типичные фигурации — например, церковь, город, фабрика или бюрократия. А потому, как невозможно понять, к примеру, структуру нашего собственного западного общества и национальных обществ, на которые оно подразделяется, не исследовав, скажем, того процесса, в ходе которого из социального поля выкристаллизовывалось все большее множество людей в форме «крупных городов», — так же точно невозможно понять и предшествующую эпоху, не выяснив себе, исходя из характерного для нее строения общества, что именно порождало в ней «двор»: что, иными словами, вновь и вновь побуждало людей из этого социального поля соединяться в фигурацию двора и придворного общества и удерживало их в ней.

В пределах каждого социального поля есть репрезентативные и менее репрезентативные, центральные и не столь центральные органы. Город, к примеру, — прежде всего крупный город — это один из самых репрезентативных органов нашего собственного общества. В нашем социальном поле он представляет собою как бы кузницу, обслуживающую самую большую округу; под его воздействие и влияние не могут не подпасть, несмотря на все их сопротивление, даже обитатели сельских районов. Определяющие, образцовые и влиятельнейшие человеческие типы нашего общества либо происходят из города, либо, по меньшей мере, прошли перековку в городской кузнице. В этом смысле городские люди репрезентативны для нашего общества. «Королевский двор» как особый орган в городе еще имеет в Западной Европе — там, где он еще существует, то есть прежде всего в Англии, — несомненно, некоторое значение, поскольку он видоизменяет облик города; но едва ли он на сегодняшний день может считаться репрезентативным, как сам город, для социального поля современного западного мира.

Именно это репрезентативное и центральное значение двор имел для большинства западноевропейских стран XVII и XVIII веков. В эту эпоху еще не «город», а «двор» и придворное общество накладывали свой отпечаток на всех и вся в самом широком радиусе. Город был, как говорили тогда, лишь «обезьяной» двора [8]. Это особенно относится к французскому двору [9]. Отголоски враждебного отношения буржуазии к королевскому двору и к людям, сформированным придворной жизнью, как мы уже упоминали во введении, по сей день зачастую мешают ученым увидеть репрезентативное значение дворов и придворного общества в предшествующие века и мешают исследовать их структуру без раздражения и неприязни, мешают наблюдать их функционирование как объекта, который настолько же мало доступен для упреков и обвинений, как «деревня», «город», «фабрика», «орда», «цех» или какая-нибудь другая фигурация людей.