Норберт Элиас - Придворное общество

Характерным примером подобного темпераментного воззрения на «двор» является взгляд Франца Оппенгеймера, который следует процитировать здесь, потому что он отражает широко распространенное и типичное суждение о дворе эпохи ancien régime [10]: «Докапиталистические, очень роскошные и очень расточительные придворные хозяйства — прежде всего двор английских Стюартов и французских Бурбонов, но в меньшей степени также дворы немецких и славянских династий — благодаря огромным принадлежащим им государственным землям и текущим с этих земель натуральным податям их „коронных крестьян“ были с избытком обеспечены всеми средствами грубого довольства. Но они жаждали средств удовлетворения утонченного вкуса и извращенной роскоши и потому были заинтересованы в том, чтобы, во-первых, способствовать укреплению ремесленного производства в самой стране, а во-вторых, получать наличные деньги, которые употреблялись для поддержания самого двора в его рафинированной роскоши, для прокормления знатных паразитов, не имевших иного источника средств к существованию, кроме пенсий, и не в последнюю очередь для ведения бесконечных войн, в которые вовлекали государства жажда воинской славы, династические фамильные интересы и конфессиональные предрассудки».

Вот то существенное, что Оппенгеймер в своей работе, которая претендует на описание всех социальных форм, видит в «дворе» как социальном образовании. Это суждение, собственно, не содержит ничего ошибочного в том, что касается фактов, относящихся к Франции, — если не считать поставляющих натуральный оброк коронных крестьян как первостепенной основы королевского двора Бурбонов [11], — но та точка зрения, которой обусловлены суждения об этих фактах и их оценка, совершенно не позволяет увидеть то целостное явление, к которому эти факты относятся и исходя из которого их следует понимать.

Макс Вебер видел несколько дальше, когда говорил: «„Роскошь“ в смысле отказа от целерациональной ориентации потребления есть для феодального слоя господ не „излишество“, но одно из средств его социального самоутверждения» [12].

Но этим кратким замечанием Макс Вебер всего лишь указал на одну из проблем двора. Проверить правильность его взгляда и на несколько шагов приблизиться к решению поставленной им проблемы — одна из задач данного исследования.

Люди бывают склонны обращать внимание как на важные прежде всего на те феномены прошлого, которые играют особенно значительную роль в настоящем. Так, применительно к эпохе дворов, о которой здесь будет идти речь, часто интересуются в первую очередь экономическими воззрениями и организацией хозяйства и, соответственно, называют ее эпохой меркантилизма. Или задаются вопросом об организации государства в эту эпоху и при таком подходе к ней называют ее эпохой абсолютизма. Изучают присущий ей тип господства и характер ее чиновничества и с этой точки зрения называют ее эпохой патримониализма. Как видим, все это уровни интеграции, которые имеют особенно важное значение в нашем собственном обществе. Но затронет ли в самом деле срез, сделанный именно по этим уровням, также и решающие структурные линии и формы интеграции той прошедшей эпохи? Или, может быть, дело скорее обстоит так, что значимость уровней интеграции и форм социации изменчива, так что уровень интеграции, не особенно значимый для нас сегодняшних, в прежнее время был, возможно, решающим, центральным слоем — и, напротив, слой, сегодня центральный, прежде был периферийным?

Вебер производит срез государства старого порядка, прежде всего на уровне чиновничества; и потому феномен двора всегда заслоняется для него этим другим феноменом — чиновничества и способа господства, выражающегося в различных типах чиновничества. Таким образом, Вебер приводит много фактов и деталей, которые проливают свет на структуру придворного господства и придворного общества; но среди тех типов обобществления, о которых он эксплицитно говорит, «двор» как таковой отсутствует [13].

Вообще же если в наши дни двор непосредственно как социальный феномен попадает в поле зрения исследователей, то, как правило, их интересует прежде всего одна его сторона: роскошь двора, т. е. феномен, который сам по себе весьма важен и характерен, но который, однако, высвечивает лишь особенно явно выступающее различие между поведением придворного человека и поведением, принятым в обществе нашего времени, а не социальную структуру двора как целого, которая только и может объяснить нам этот частный феномен роскоши.

Иначе говоря, если сегодня исследователям уже удается порою и хотя бы в известных пределах изучить, например, организацию простого племени как живущей по своим законам фигурации людей, сдерживая в значительной мере собственные оценки, то соблюсти подобную же благотворную отстраненность в отношении более близких нам, расцениваемых нами как «исторические» социальных образований оказывается еще намного труднее — именно потому, что господствующая форма исторической науки все еще сохраняет прежнее почтение к гетерономным оценкам.

Эту констатацию нужно понять правильно. Она не заключает в себе, в свою очередь, какого-либо «упрека», но только описывает с определенной стороны имманентную структуру процесса исследования, в ходе которого предмет исследования — объект, о котором речь идет также и здесь, — лишь очень медленно и в борьбе с неизбежным сопротивлением раскрывается перед взглядом исследователя в своей автономности.

Кроме того, подобный взгляд на проблему, без сомнения, не обязательно окажется бесплодным. Зомбарт, например, для которого феномен двора как «очага роскоши» имеет значение в связи с возникновением современного капитализма, уже формулирует в первом приближении, и четче других, проблему двора вообще. Раздел, который посвящен у него, прежде всего дворам, озаглавлен: «Дворы правителей как средоточие демонстративной роскоши» [14]; он начинается со следующих положений:

«Важным последствием, а затем, в свою очередь, также и решающей причиной тех перемен, которые претерпевают государственный строй и военное дело в конце средних веков, является возникновение крупных монарших дворов в том смысле, который мы придаем этому слову сегодня. Предшественниками и образцами для позднейшего развития были здесь, как и во многих других областях, церковные феодалы. Авиньон был, может быть, первым современным „двором“, потому что здесь впервые на длительное время встречались и задавали тон две группы людей, составлявшие в последующие столетия то, что называли придворным обществом: дворяне, не имевшие иной профессии, кроме интереса службы двору, и прекрасные женщины, „зачастую отличавшиеся изысканными манерами и умом“ (souvent dis dngué es par les mani ères et l’esprit), которые накладывали решающий отпечаток на жизнь и события при дворе.