Норберт Элиас - Придворное общество

Итак: у светски-социального общения при дворе и в придворном обществе своеобразное двойное лицо: во-первых, оно выполняет функцию, свойственную нашей частной жизни, — дает расслабление, удовольствие, развлечение; одновременно оно выполняет функцию, присущую нашей профессиональной жизни, — является непосредственным инструментом карьеры и самоутверждения, средой восхождения и падения, исполнением общественных требований и обязанностей, переживаемым как личный долг. В одном событии придворной жизни, может быть, сильнее акцентируется одна сторона, в другом вторая. Исключить можно скорее приватную сторону, чем публичную. Это двойное лицо выражается в дифференциации общественных комнат жилища. При встречах в — «appartement de société» более сильный акцент делается, конечно же, на удовольствие и развлечение, но не забыта и другая, более публичная, сторона дела. Во время же тех встреч, для которых открывают парадные помещения, на первом плане оказывается публичный характер гранда, обеспечение интересов и притязаний его дома.

В конце эпохи ancien régime герцог де Круа как-то сказал: «Большую часть знатных семей разорили дома» (Се sont les maisons qui ont crasé la plupart des grandes families) [36].

To, что люди разоряются через свой дом и ради своего дома, — этого невозможно понять, пока мы не постигнем одновременно, что в этом дворянском обществе величина и пышность дома являются выражением прежде всего не богатства, а ранга и сословия. Внешний вид каменного дома в пространстве есть для знатного вельможи и для всего придворного общества символ положения, значения, ранга его «дома» во времени, символ его переживающего поколения рода — а тем самым и его самого как живого представителя дома.

Высокий ранг обязывает иметь и «содержать» соответствующий ему дом. То, что с точки зрения буржуазного хозяйственного этоса представляется расточительностью, — «если ему приходилось влезать в долги, почему же он не ограничивал себя?» — есть на самом деле выражение своеобразного сословного этоса знати. Он вырастает из структуры и механики придворного общества и является одновременно предпосылкой сохранения этой механики. Он не был избран свободной волей.

Это видно уже по тем понятиям, которыми обозначали различные типы домов. Дом купца не называли «hotel». «Hotel» — это обозначение для особняков высшей придворной аристократии. Не исключено, что в течение XVIII века это понятие спустилось несколько ниже и стало обозначать, например, дома богатых налоговых откупщиков. Но, во всяком случае, Энциклопедия еще с полной определенностью констатирует: «Жилища получают различные названия сообразно различной сословной принадлежности тех, кто их занимает. Говорят о „доме“ буржуа, об „особняке“ знатного дворянина и о „дворце“ принца или короля» [37]. Обозначение «palais» определенно относилось только к местожительству короля и принцев. Наряду с этим так называли резиденции верховных судов, потому что они, в известном смысле, представляли собою ответвления королевских жилищ, и наконец, установился обычай называть «palais» дома высших духовных иерархов.

«Кроме них, — говорит Энциклопедия [38], — ни один человек, какое бы положение он ни занимал, не вправе поместить название „palais“ над воротами своего дома».

Но этой сословной дифференциации названии соответствовала, конечно, и сословная дифференциация в устройстве самих жилищ. Наглядно представив себе эту дифференциацию, мы одновременно увидим с определенной стороны и всю структуру этого общества. Основную массу городских жилых построек составляли так называемые «maisons particulières» [39]. Это выражение показательно: перевод его как «частные дома» лишь очень приблизительно передает социальный характер этих домов. Сегодня понятие «частного» представляет собою — хотя не только, но все же преимущественно — антоним к понятию «профессионального». Жилой дом высокопоставленного чиновника мы тоже назвали бы «частным домом», если он принадлежит ему лично и помещения в нем не используются владельцем для его профессии, т. е., например, как конторы. В эпоху же ancien régime, напротив, именно дома основной массы занятых профессиональным трудом людей называли «maisons particulières», в том числе и даже именно в тех случаях, когда их дома служили профессиональным целям. Их называли так в отличие от жилищ тех социальных слоев, которые выделялись, собственно говоря, не профессией в нашем смысле слова, но в первую очередь своим более или менее высоким положением: от жилищ знати, духовных лиц, магистратов или юристов, а также финансистов, т. е. налоговых откупщиков.

Между прочим, чувствительность к этому различию между профессиональными и сословными слоями общества находит ясное выражение в языке эпохи: стать священником или офицером, юристом или финансистом [40]— это, говорит один писатель в пятидесятые годы, называется «вступить в сословие » (prendre un étal). «Прочие занятия граждан, то есть более полезные, довольствуются унизительным названием профессии или ремесла » [41].

Из этого замечания непосредственно видно, как под покровом сословных слоев, поначалу презираемые ими, а затем постепенно занимая все более высокое положение, растут профессиональные слои общества. Сами люди сословного общества, и прежде всего люди задающего в нем тон придворного круга, принцы и «гранды ведут, в собственном своем понимании, более или менее „публичную“ [42]жизнь, т. е. жизнь в „обществе“ (society), или в „свете“ (monde). Именно она, собственно, составляет „общественную жизнь“ при старом порядке. Тот, кто живет вне ее пределов, ведет „частную жизнь“ (vie particulière).

С точки зрения придворного общества, люди профессиональных слоев — маргиналы. Они существуют на обочине „monde“ — характерное слово! — на краю „большого света“. Это маленькие люди. Их дома лишены публичного, представляющего владельца и его семью характера особняков и дворцов. Это частные дома, не имеющие никакого значения, как и их обитатели.

Различию социальных функций соответствует различие в архитектурном оформлении домов [43].

Придворные, в рамках определенной традиции, развили в себе исключительно тонкую чувствительность к тому, какая манера, какого рода выражение или обустройство приличествуют человеку сообразно его положению и его весу в обществе, а какие — нет. Каждое жизненное проявление человека, а значит, и его дом, оценивают с пристальным вниманием на предмет того, соблюдает ли оно традиционные границы, положенные его сословию, его положению в социальной иерархии или же нет. Все принадлежащее человеку сознательно рассматривают с точки зрения его социальной значимости, престижа. Такого рода оценивающее внимание — часть придворно-абсолютистского инструментария господства, оно отвечает иерархической структуре общества, центр которого образуют двор и король. Это внимание и эта рефлексия формируются у господствующего слоя как инструменты самоутверждения и защиты от давления со стороны низших рангом слоев. Соответственно, многое, что мы на первый взгляд склонны бываем счесть не стоящей внимания мелочью или формальностью, эти люди переживают в таком ключе, который для нас сегодня в весьма значительной степени утрачен. Нам придется указывать на это неоднократно. Только посредством такого акта социологической рефлексии мы сможем снова обнаружить за этим вниманием к „мелочам“ и формальностям», а нередко и борьбой за них подоплеку социальных напряжений и неписаных законов.