Норберт Элиас - Придворное общество

Здесь обнаруживается некоторая позиция, социологический анализ которой имеет значение и за пределами нашей непосредственной темы. Всякая сколько-нибудь стабилизировавшаяся элитная, т. е. выделенная, группа, каста или общественный слой подвержена социальному давлению снизу, а часто и сверху. Мы со всей определенностью констатируем здесь как закономерность структуры подобных общественных единиц, что для каждой такой группы или для принадлежащих к ней людей само их существование в качестве членов элитной единицы общества, полностью или частично, является самоценностью и самоцелью. Сохранение дистанции становится решающим двигателем и определяющим фактором их поведения. Ценность этого существования не нуждается для принадлежащих к элите людей ни в каком обосновании, и прежде всего ни в каком объяснении соображениями какой-либо пользы. Они не задают вопросов о его некоем другом смысле, лежащем в мире вне этого существования. И где бы ни присутствовали в обществе отдельные элитарные тенденции, там проявляется тот же феномен.

Понятийный аппарат, все мышление таких элитных единиц общества определяется этой структурной закономерностью, этим самоценным характером социального существования как такового, этим неотрефлектированным экзистенциализмом. Символы или идеи, в которых эти общественные единицы высказывают цель или мотивацию своего поведения, всегда имеют поэтому характер фетиша престижа; они как бы в субстанциализированном или в собранном виде заключают в себе весь престиж, на который претендует для себя это общество в силу своего существования как элиты.

В этой связи достаточно будет еще раз указать на символ «чести» как мотивации поведения. Исходящее от нее принуждение есть принуждение к сохранению социально дистанцированного существования ее носителя. Честь пребывает сама по себе, преображая существование ее носителей, не нуждаясь в дальнейшем обосновании через что-то внешнее и не допуская такового. Сословный этос придворных людей предполагает мотивацию «чести» или «престижа», в отличие от хозяйственного этоса буржуа с его мотивацией «пользы». Но при известных обстоятельствах элементы первого пронизывают или пересекают также и этот последний этос. Как только в буржуазных слоях общества возникают тенденции к изоляции, стремление к элитарности, они и здесь получают выражение в символах престижа, которые ориентированы на сохранение существования замыкающейся в себе группы как дистанцированного коллектива и одновременно на преображение этого существования. В определенных символах это существование предстает как самоцель, окруженное нимбом престижа, хотя здесь, в буржуазных слоях, с ценностями престижа всегда в го же время непосредственно смешиваются ценности пользы, экономические интересы. И именно в этой связи интересно поэтому исследовать структуру и столкновение обстоятельств в придворном обществе. Ибо то, что ныне выступает как одна из многих мотиваций, не первостепенно значимая, — мотивация престижем, — в придворном обществе пользуется всецелым и неограниченным первенством. Сословный этос здесь еще ясно и отчетливо отделяется от хозяйственного этоса буржуазных слоев.

Итак, этикет не нуждается ни в каком обосновании соображениями пользы. В нем придворное общество представляет себя для себя самого, каждый индивид в отличие от каждого другого, а все вместе — дистанцируясь от не принадлежащих к обществу. Таким образом, каждый индивид, и все они вместе, подтверждает свое существование в качестве самоценности [93].

«Жизнь при дворе — это серьезная и печальная игра, которая предполагает, что следует правильно располагать свои полки и батареи, иметь вполне определенные намерения, последовательно выполнять их, препятствовать исполнению намерений своих противников, иногда рисковать и играть в расчете на случай; и после всех этих отступлений и маневров выясняется, что это шахматы и, возможно, уже грозит неизбежный мат» [94].

Жизнь в придворном обществе не была мирной. Множество людей, непрерывно и неотвратимо привязанных к одному кругу, было велико. Они давили друг на друга, вели борьбу за престиж, за место в придворной иерархии. Не прекращались аферы, интриги, споры о ранге и монаршей милости. Каждый зависел от другого, а все вместе — от короля. Каждый мог повредить каждому. Кто сегодня занимал высокое положение, завтра опускался на дно. Никаких гарантий не было. Каждый должен был искать союза с другими людьми, занимавшими более высокое положение, избегать ненужной вражды, тщательно продумывать тактику борьбы с неизбежными врагами, самым точным образом отмерять удаление и приближение по отношению ко всем прочим людям, соответственно своему собственному положению и «котировке» [95].

Соответственно этой структуре придворное общество особенно сильно развивало в принадлежащих к нему людях иные стороны, чем буржуазно-индустриальное общество. Перечислим здесь некоторые из них:

1. Искусство наблюдать за людьми.

Это не «психология» в научном смысле этого слова, но растущая при дворе из самой жизненной необходимости способность отдавать себе отчет об организации, мотивах и способностях других людей. Нужно видеть, как эти люди мысленно прослеживают жесты и выражения другого, как они тщательно обдумывают смысл, намерение и значение выражений находящихся рядом людей.

Один пример, стоящий многих:

«Я сразу понял, говорит однажды о ком-то Сен-Симон, — что он охладевает; я очень хорошо следил за тем, как он себя при мне ведет, для того чтобы понять, что может быть случайного в поведении человека, связанного с такими неясными делами, а что — подтверждает мои подозрения. Очевидность моих подозрений заставила меня полностью отступиться от этого человека, совершенно ничего не показывая…» [96]

Это придворное искусство наблюдать за людьми тем более приближается к действительности, что оно никогда не бывает направлено на то, чтобы просто рассмотреть человека самого по себе, как существо, получающее важные указания в первую очередь от себя самого. Скорее, в придворном обществе индивида всегда рассматривают в его общественной связи, как человека в его отношении к другим . Здесь также проявляется тотальная привязанность придворного человека к обществу. Но искусство наблюдения за людьми относится не только к другому — оно распространяется и на самого наблюдателя. Здесь развивается специфическая форма самонаблюдения . «Что предпочтительнее, то кажется ближе», — говорит Лабрюйер [97]. Самонаблюдение и наблюдение за другими людьми параллельны друг другу. Одно не имело бы смысла без другого. Здесь, стало быть, мы не имеем дела с наблюдением своей «души», с погружением в самого себя как изолированное существо для проверки и дисциплины своих самых потаенных душевных движений ради Бога — как в случае самонаблюдения, возникающего в первую очередь по религиозным мотивам. Но речь идет о наблюдении за самим собой с целью дисциплинировать себя в общественно-светском обиходе: «Человек, который знает двор, является хозяином своих жестов, своих глаз и своего лица; он все глубоко прячет и совершенно непроницаем, он скрывает свои плохие поступки, улыбается своим врагам, управляет своим настроением, маскирует свои страсти, противоречит своему сердцу; он говорит и действует вопреки своим чувствам».