Норберт Элиас - Придворное общество

Причем здесь нет ничего такого, что могло бы породить в человеке склонность вводить себя самого в заблуждение относительно мотивов своего поведения. Как уже говорилось, он вынужден искать за скрытым и сдержанным для стороннего наблюдателя поведением других их подлинные мотивы и побудительные силы. Он почувствует себя потерянным, если не сумеет снова и снова обнаруживать за внешней бесстрастностью других лиц, конкурирующих с ним за возможности сохранения и приращения престижа, их побудительные аффекты и интересы. Точно так же придворный должен знать что-то и о своих собственных страстях, чтобы уметь действительно маскировать их. Не только в поле буржуазной, капиталистической конкуренции, но уже и в поле придворной конкуренции сформировалось представление об эгоизме как побудительной силе человеческих действий, и из этого общества произошли первые откровенные описания человеческих аффектов в Новое время. Вспомните, например, «Максимы» Ларошфуко.

Искусству наблюдения людей соответствует искусство описания людей . Книга, а тем самым и процесс писания имели для придворного человека совершенно иной смысл, чем для нас. Он не преследовал цели какого-либо оправдательного или объясняющего причины самоистолкования и самоописания То, что было сказано выше о позиции придворного человека по отношению к самому себе, верно и применительно к самоописанию. Оно, так же как и поведение при дворе, являлось самоцелью, не нуждающейся в обосновании или оправдании и не допускающей такового.

Придворный человек описывал себя прежде всего в речи и действии, — в специфического рода действии. Его книги суть не что иное, как непосредственные органы общественной жизни [98], части бесед и светских игр или, как большая часть придворных мемуаров, несостоявшиеся беседы, разговоры, для которых по той или иной причине не было собеседника. Поэтому в придворных книгах для нас особенно хорошо и непосредственно сохранена та позиция, которую занимали эти люди в самой жизни.

Поскольку искусство наблюдения за людьми было для придворных людей одним из самых жизненно важных умений, понятно, что описание людей доведено до высокой степени совершенства в придворных мемуарах, письмах и афоризмах.

Тем самым, исходя из условий придворного общества, для французских писателей и французской литературы был проложен путь, который про должает целый ряд авторов вплоть до самого последнего времени [99]. Причины этого, по крайней мере отчасти, связаны, возможно, с сохранившимся парижским «хорошим обществом» как непосредственным наследником придворных нравов.

2. Искусство общения с людьми.

Придворные наблюдения за людьми, как уже было сказано, возникают не из охоты к теоретическим рассуждениям, но из непосредственной необходимости общественного существования, из нужд социального общения. Наблюдение за людьми составляло основу обращения с ними, так же как последнее составляло основу первого. Одно должно было подтверждаться в другом, одно оплодотворяло другое. В согласии с этим и общение, соответственно целям общения, всякий раз было тщательно рассчитано. Поясним эту выверенность стратегии в обхождении с людьми на одном примере. Речь идет об одной беседе Сен-Симона с тогдашним дофином, внуком Людовика XIV [100]. Сен-Симону, как он сам говорит, важно было показать будущему королю то унижение, которое приходилось сверху и снизу терпеть собственной касте Сен-Симона, герцогам и пэрам, «грандам», с одной стороны — от принцев крови и короля, с другой стороны — от министров.

Сен-Симон действует при этом следующим образом:

«Я начал принципиально приближаться к тому, чтобы поговорить обо всем, что касалось достоинства нашего сословия; я заботился о том, чтобы осторожно обрывать все высказывания, которые удаляли нас от темы, — все ради того, чтобы возобновить беседу и пройтись по самым раз личным аспектам. Я начал с того, что затронул самое важное, потому что я уже знал, насколько он чувствителен в отношении этих тем… [101]Я побудил его вспомнить с новой силой о том, насколько странными были претензии к Монсиньору баварского курфюрста… Я подтолкнул его к естественным размышлениям о том чрезвычайном зле, которое причиняется королям и их короне из-за потворства к подобным недоразумениям… Я совершенно ясно показал ему, что ступени, ведшие вниз к этому положению, совпадали с теми, которые прошли мы… [102]

Далее я перешел к сравнению положения испанских грандов с положением наших герцогов и пэров и убедился в том, что это предоставило мне хорошее поле… Затронув Англию, государей Севера и всю Европу, я без жалости показал, что только во Франции, среди всех стран континента, знать страдает так, как не потерпели бы ни в одной иной стране… Дофин, актив но внимавший, наслаждался моими соображениями, доканчивал фразы вместо меня, жадно впитывал все эти истины. Беседа была приятной и поучительной… Дофин… разгорячился… [103]и жаловался на неосведомленность и недостаток внимания со стороны короля. В отношении всех этих тем мне не требовалось ничего большего, чем просто последовательно открывать и представлять все эти темы Дофину и затем следить за ним. Я оставлял ему удовольствие говорить, показывать мне, насколько он образован, позволял ему убеждать себя самого, горячиться, пикироваться. Я мог наблюдать за его чувствами, за его манерой убеждать и воспринимать впечатления, что позволяло мне извлекать пользу из этих наблюдений и с большей легкостью теми же средствами увеличивать его убежденность и возбуждение. И так было с каждой темой: я меньше старался найти доводы и оговорки, нежели переходить с одного сюжета на другой. Цель была в том, чтобы про демонстрировать ему умеренность, которая подталкивала его разум, его чувство справедливости, его убежденность, исходящую уже от него самого, его доверие. Это оставляло ему время говорить и говорить и все более приятно и прочно внушать себе самому мои чувства и мои взгляды на каждую из этих проблем, различных внешне, но на самом деле составляющих одно по сути…»

Многое в этой беседе характерно, конечно, для этой единственной в своем роде ситуации. Находящийся в оппозиции дворянин пытается наладить связь с наследником, само положение которого также подталкивает последнего к оппозиционности. Этот образ действий опасен, особенно для Сен-Симона. Он должен тщательно «прощупать» позицию принца, чтобы знать, насколько далеко можно зайти. Но то, как он это делает, характерно в то же время и для придворного общения с людьми вообще. В самом описании Сен-Симона заметна прежде всего исключительная сознательность, с которой он движется к своей цели, и одновременно чувство радости по отношению к искусству, чувствуя которое он справляется со своей задачей. Это описание ясно показывает, как и почему именно относительно низший рангом человек становится особенно умелым тактиком ведения беседы. Ему, как мы уже сказали, угрожает в таком разговоре наибольшая опасность. Принц всегда может, в известной мере, пренебречь целесообразно выстроенными правилами игры придворной беседы; он, если это будет ему удобно, может по любой причине завершить разговор и контакт, не слишком много от этого теряя. Для Сен-Симона же от исхода такой беседы зависит чрезвычайно многое. Для него поэтому жизненно важно действовать в такой беседе с чрезвычайным самообладанием и взвешенностью но так, чтобы их никогда не мог почувствовать собеседник. В таком положении человек, чьи сдержанность и внутреннее напряжение отразятся в некоторой скованности в поведении, немедленно проиграет. Почти незаметно и легкою рукой направить своего высшего рангом собеседника туда, куда мы желаем привести его, — вот высшая заповедь этого придворного общения. Здесь запрещены изначально высказывания, которые допустимы и могут быть иногда полезны в разговоре между относительно самостоятельными и равными по рангу собеседниками, т. е., например, в беседе купцов или занятых профессиональным трудом буржуа: прямое или косвенное подчеркивание своей мудрости, любая форма выражения вроде «Какой я молодец». «Никогда не говори о самом себе» , — гласит заголовок одной максимы Грасиана [104]. Этому соответствует необходимость не только постоянно сознавать социальную ситуацию собеседника со всеми ее последствиями для беседы, но и всякий раз заново улавливать и предугадывать часто меняющуюся в беседе фигурацию партнеров. То искусство, которое мы, характерно сужая понятие, обозначаем как «дипломатия», культивируется таким образом, в самой повседневной жизни придворного общества. Разговор Сен-Симона с дофином — очень наглядный пример этому. Сегодня, как то видно всем, подобные качества требуются разве что от лиц, представляющих свою страну за рубежом, а также — все в большей мере — в переговорах крупных концернов или партий. Однако иерархически организованное «хорошее общество» соответственно своей специфической структуре, порождает и делает необходимыми эти свойства в более или менее ярко выраженной форме в каждом из принадлежащих к нему людей.