Норберт Элиас - Придворное общество

Для чего королю было нужно дворянство, мы сказали: субъективно, а также и в соответствии с традицией оно было нужно ему как его общество и в то же время для его обслуживания. То, что дворянство оказывало ему и самые личные услуги, дистанцировало короля от всех других людей в его королевстве. Военные и дипломатические функции дворянства также были теперь уже не чем иным, как только производными от этих придворных функций. Объективно король нуждался в нем как в противовесе против других слоев своего королевства. Уничтожение дворянства, отмена дистанции, отделявшей его от буржуазии, слияние его с ней означали бы такое смещение центра тяжести в этой фигурации, такое приращение власти буржуазных слоев и такую зависимость королей от этих последних, что короли (может быть, и не осознавая в каждый момент с полной ясностью, что значило для их собственного социального положения это равновесие в их королевстве) неизменно заботились о сохранении сословных отличий, насколько таковое было им необходимо, а тем самым заботились и о сохранении дворянства как самостоятельного, отличного от других слоя.

Но если короли нуждались в дворянстве и потому сохраняли его, то сохранять его они должны были так, чтобы сделать его как можно более безопасным для своей власти. Длительный и весьма постепенный процесс подготовил окончательное решение этой задачи. Вначале короли, с помощью буржуазного коронного чиновничества, вытеснили дворянство почти из всех позиций в высшей юстиции и администрации. Таким путем возник могущественный слой «мантии», который по своей фактическом власти сравнялся с дворянством, хотя и не был равен ему по общественному авторитету. Неизменной и постоянно повторяющейся в этом процессе была свойственная королям тенденция ставить на все ключевые позиции людей, не имеющих связей и сторонников, зависимых только от них самих. Так основная масса дворянства была в XVI веке вновь насильно возвращена к своей функции рыцарей и землевладельцев. Постепенное распространение денежного хозяйства и переворот, вызванный им — прежде всего в стоимости денег и устройстве армий, — сильнейшим образом поколебали эту основу существования знати. Именно это потрясение прежде всего и принудило немалую часть дворянства перебраться ко двору и, в новой форме, привязало ее к королю. Короли сумели воспользоваться этим шансом. Только в таком контексте и имеют смысл слова о «победе королевской власти над дворянством». С точки зрения конечного результата правомерно будет сказать, что с исходом религиозных войн исход борьбы между королевской властью и дворянством был, в основном, решен и пучь к «неограниченной» монархии был, в общем и целом, свободен. О том, что самими борющимися сторонами борьба эта отнюдь не воспринималась именно как борьба между королем и дворянством, мы уже сказали.

Для понимания отношений между королем и дворянством в этой монархии важен тот факт, что Генрих IV проложил себе путь к неограниченной власти именно во главе дворянской армии. Помимо зависимости дворянства от короля и короля от дворянства в рамках вновь складывающегося порядка, во Франции ancien régime никогда не угасали вполне ни традиция взаимных обязательств короля и его вассалов-дворян, ни специфический этос этих отношений. Такие отношения взаимных обязательств, хотя они и не смогли бы сохраниться без взаимной зависимости короля и знати, имели все же и некоторый собственный вес благодаря силе обычая. На протяжении правления Генриха IV они медленно перетекали из феодальной в придворную форму Социальным органом, который осуществлял обе эти функции зависимости и поддержания дистанции, в соответствии с новым раскладом власти, установившимся после религиозных войн, был двор — в том виде, в каком он затем окончательно сложился при Людовике XIV. Через двор, и при его посредстве, немалая часть дворянства лишалась отныне какой бы то ни было самостоятельности и в тоже время сохранялась и обеспечивалась в непрестанной зависимости от короля.

Двойственная природа двора как инструмента, с помощью которого король одновременно господствовал над дворянской аристократией и обеспечивал ее, в точности соответствует амбивалентному характеру отношения, связывающего здесь короля и дворянство. Но эту двоякую функцию двор получил не вдруг, как бы по гениальному озарению одного отдельно взятого короля. Он медленно развивался в этом направлении в связи с переменами в реальном соотношении сил дворянства и королей, пока, наконец, Людовик XIV не воспользовался созревшими условиями и не выстроил уже с полной обдуманностью двор как инструмент своего господства в указанном двояком смысле обеспечения и усмирения дворянства. Здесь достаточно будет показать теперь, по крайней мере, в общих чертах, как происходило формирование двора в данном его виде.

При Генрихе IV и еще при Людовике XIII придворные должности, равно как и большинство военных постов, имели тот характер, который типичен для Должностных порядков эпохи придворного абсолютизма вообще: они приобретались за деньги и становились, таким образом, собственностью занимающего их лица. Это касается даже должностей губернаторов — военных командующих в отдельных областях королевства. Само собою, разумеется, что при этом занимающие их лица в определенных случаях могли исполнять свою должность только с согласия короля и что, в других случаях, эти должности раздавались просто по монаршей милости. Происходило смешение обоих методов — продажа должностей и раздача их по милости или благосклонности короля. Но первый способ со временем оказался преобладающим, а поскольку основная масса дворянства никоим образом не могла состязаться с буржуазией в денежном богатстве, третье сословие или, по крайней мере, семейства вышедшие из него и лишь недавно получившие дворянское достоинство, постепенно, но заметно стали проникать и на эти должности. Только у знаменитейших дворянских семейств страны, отчасти благодаря обширности их землевладений, отчасти благодаря пенсиям, были еще достаточно значительные доходы, чтобы до какой-то степени поддерживать свое существование и в этом новом порядке [175]. При этом у Генриха IV, как и у Людовика XIII, и у Ришелье, совершенно явно видна склонность помогать дворянству в этой ситуации. Все они хотели и были вынуждены удерживать дворянство вне сферы политической власти, и все они хотели и были вынуждены сохранить его как социальный фактор.

Генрих IV после убийства его предшественника вначале всецело зависел от поддержки дворянства, и в этой ситуации он вначале — также по требованию своих сторонников — принес королевскую присягу, письменный пакт, в котором, в частности, говорилось· «Мы обещаем ему службу и повиновение в ответ на клятву и письменное обещание, которое он дал нам об этом, и на условие, что Его Величество в течение двух месяцев рас порядится опросить и созвать упомянутых князей, герцогов и пэров, коронных офицеров и иных подданных, бывших верными слугами почившего короля, дабы все держали между собою обстоятельный совет и решение о делах королевства, впредь до постановлений… Генеральных штатов, как значится в упомянутых обещаниях упомянутого Его Величества» [176]. Нужно слышать, как, в дополнение к тому, как Генрих IV после про возглашения его королем, еще только намереваясь вновь завоевать свое королевство, предлагает дворянским вождям Перигора «оставив свои дома, объединиться вокруг него, чтобы служить ему при всех обстоятельствах, какие только могут здесь представиться» [177], как он зовет к себе «свое верное дворянство Иль-де-Франса, Боса, Шампани и Бри», как он поручает своим наместникам в Пикардии привести к нему «его добрых и преданных слуг» [178]. И, тем не менее, именно он сделал последние решающие шаги по пути превращения старого патриархального союза между королем и дворянством, их связи как сюзерена и вассалов или членов свиты в придворно-абсолютистский тип отношений короля и придворного, получивший затем окончательное оформление при Людовике XIV. Уже очень рано у Генриха начинает вполне отчетливо просматриваться — по необходимости противоречивая — позиция королей и их представителей по отношению к дворянству, характерная для абсолютистского режима. С одной стороны, Генрих IV все еще полностью ощущал себя связанным с дворянством взаимными узами. Он жил в среде дворянского общества [179]. Он жаловался на положение, грозившее многим «славным и древним родам» (bonnes et anciennes families) полным разорением, и пытался с помощью новых законов помочь им выбраться из долгов [180]. Он делал все, на что только был способен, чтобы примирить своих прежних помощников с новым поворотом дел, в силу которого предводитель протестантского дворянства стал теперь католическим королем, правящим также и этим дворянством. Но в то же время имманентная логика его положения как короля принуждала его подавлять в опускающемся и довольно часто чувствующем себя обойденным дворянстве любые попытки возроптать. И к таким бунтарским настроениям он относился поначалу с неизменной мягкостью и человечностью, помня совместную борьбу и как бы признавая свои обязательства. Он не требовал ничего, кроме того, чтобы строптивцы открыто признали свою вину, и, если они раскаивались, он даровал им прощение, принимал их в свою милость, ничем более не напоминая им об их проступке. Но подчинения, признания своей вины он требовал от них с неволимой последовательностью. Он должен был требовать этого. Например, планировавшего бунт герцога де Бирона король вначале, в доверительном разговоре с глазу на глаз, призвал открыто сознаться в своих бунтарских планах, обещая ему верное прощение, в случае если он сознается и раскается. Однако, после того как Бирон отказывается принести такое признание, король без всякого снисхождения велит предать герцога суду и в конце концов казнить, несмотря на то, что Бирон вновь и вновь напоминает королю об услугах, которые оказал ему [181]. Но если из этого конфликта между своими обязательствами перед дворянством и непременными требованиями своей королевской власти король нашел выход в позиции хотя решительной, но, в сущности, все же мягкой и примирительной (ее выражением стал, помимо прочего, Нантский эдикт), то по мере укрепления его господства как бы сама сила возможностей, которые оказались в его руках, постепенно все определеннее направляла его на путь абсолютной монархии. «Своего обещания созвать Генеральные штаты он не сдержал никогда. Он хотел, чтобы в управлении государственными делами ему верили абсолютно и немного больше, чем его предшественникам», — говорит о нем один из представителей судейского сословия [182].