Норберт Элиас - Придворное общество

Ришелье велел судить его в том суде, в приговоре которого был уверен; и вскоре после этого последний Монморанси был обезглавлен во дворе Тулузской ратуши.

Это только одно, весьма малоприметное, довольно неважное для хода так называемой «большой истории» событие. Но оно имеет значение типического события, некоторого символа. Старое дворянство терпело крах не просто из-за огнестрельного оружия, но оттого, что ему было трудно избавиться от способов поведения, с которыми для него было связано все его самоуважение, а значит, радость и удовольствие жизни. Мы видим здесь, что означает сказанное выше: поведение, бывшее некогда адекватным реальности, может в постепенно меняющейся фигурации людей, когда возможности одной стороны уменьшаются, а другой увеличиваются, превратиться наконец в поведение, далекое от действительности Одновременно мы еще с одной стороны видим, почему королевская власть одержала победу и как из рыцарской военной знати возникла относительно замиренная придворная аристократия.

Когда Людовик XIV достиг совершеннолетия и пришел к власти, судьба дворянства была уже решена. Неравенство возможностей, оказавшихся в этом поле в распоряжении королевской власти, с одной стороны, и дворянства, с другой стороны, сделало возможным вытеснение дворянства со всех независимых ключевых позиций, а развернувшаяся на основе этих возможностей энергия и возросшая роль представителей короля обеспечили его на деле.

Несмотря на эту слабость позиций знати, в плоть и кровь Людовика XIV в силу опыта его юных лет накрепко вошло ощущение угрозы, исходившей от дворянства — особенно от ближе всех стоявшего к нему высшего дворянства. Непрестанная бдительность в отношении дворян — как и в отношении всех прочих подданных — всегда была одной из господствующих черт его личности. В экономических вопросах его, как и многих людей двора, отличала спокойная беспечность, поскольку в их понимании события в этой сфере не затрагивали коренных основ их существования. Но там, где речь шла о вопросах господства, ранга, престижа и личного превосходства, Людовик XIV был отнюдь не беспечен. Здесь он был весь в напряжении и неумолим в самой крайней степени.

Однако в его помыслы и планы не входило и не могло входить доведение дворянства до полного упадка. Не только внешний блеск и престиж его власти, не только его собственный престиж как дворянина, его потребность в изысканном обществе и общении, не только, наконец, его происхождение, но и сам расклад сил в системе его господства не позволяли ему прийти к такой мысли. Сохранить дворянство или дать ему погибнуть — это отнюдь не зависело только от его свободной воли и выбора. Людовик, как мы показали выше, во многих отношениях нуждался в дворянстве. Слова, сказанные им при оставлении Сен-Симоном военной службы: «Еще один нас покидает», — лишь один из многих примеров тому.

Так король, опираясь на подготовительную работу и опыт своих предшественников, но находясь уже в более благоприятной ситуации, с немалой целеустремленностью выстраивал свой двор в качестве учреждения для обеспечения и усмирения дворянства.

Он хотел «собрать непосредственно перед своими глазами всех тех, кто может быть главарем мятежа и чьи замки могут послужить местом сбора для мятежников…» [196].

Дворянство, со своей стороны, тоже вполне ясно осознавало укрепление двора как выражение сознательной политики усмирения. Об этом можно судить по словам Сен-Симона. Придворная жизнь, пишет он, также служила инструментом деспотической политики. С ее помощью самых благородных людей портили, унижали, смешивали с толпой, министры превосходили влиянием и властью всех прочих, даже принцев королевской крови. При этом многие обстоятельства укрепили короля в его намерении перенести свой двор из Парижа и жить всегда за городом Беспорядки, происходившие в Париже в пору его несовершеннолетия, сделали этот город неприятным ему. Он, кроме того, считал опасным жить там; он думал, что затруднит сплетение интриг, если перенесет расположение двора в другое место. Не меньшую роль для его решения сыграли его фаворитки и беспокойство о том, что среди столь многочисленной массы народа они вызывают особенно сильное раздражение. К этому прибавилась известная озабоченность своей безопасностью. Кроме того «увлечение постройками, овладевшее королем позже и возраставшее с каждым годом, также побуждало его избрать другую резиденцию: в Париже его строительская страсть вечно была бы предметом зрелища. Наконец, он желал возвысить свой престиж, скрываясь от глаз толпы и не показываясь ей ежедневно» [197].

Как видим, окончательное формирование двора в Версале стало следствием целого ряда причин. Но все эти причины находились в тесной связи друг с другом; все они вращались вокруг сохранения и приумножения господства и престижа короля.

В самом деле, структура Версаля совершенно соответствовала этим взаимно переплетающимся склонностям Людовика XIV. В Версале и в рамках этикета все люди сколько-нибудь высокого положения непосредственно оказывались в поле его наблюдения: король «одинаково ревниво интересовался присутствием при дворе людей, по его мнению, значительных и незначительных. Он внимательно вглядывался в толпу окружающих, вставая с постели, ложась спать, садясь за стол. Проходя по комнатам и садам Версаля, он всех видел, всех замечал, никто не ускользал от его взора, даже те, кто не рассчитывал быть замеченным. Он тщательно отмечал про себя отсутствие тех, кто постоянно жил при дворе, и тех, кто только время от времени появлялся ко двору… Со стороны людей, им отмеченных, было преступлением не жить при дворе постоянно Другим вменялись в вину редкие появления ко двору, и безусловная опала угрожала тем, кто никогда не показывался или почти никогда. Когда шел вопрос о чем-нибудь в их пользу, король гордо отвечал: „Я совсем его не знаю“. А о тех, кто являлся ко двору редко, он говорил: „Я этого человека никогда не вижу“. И ничто не могло изменить этих приговоров… Он снисходительно относился к тем, кто любил бывать в своих имениях, но здесь надлежало быть умеренным, и надлежало принять разные предосторожности, если кто хотел пожить в своем замке несколько дольше» [198]. Когда Сен-Симону в юности пришлось отправиться в Руан из за одного судебного процесса, король велел министру написать герцогу, чтобы узнать повод этой его поездки.

При этом Людовик XIV, понятным образом, особенно бдительно следил за теми людьми, кто был ближе всех к нему в обществе по рангу. Те структурные особенности династических государств, которые, превозмогая все личные качества, столь часто ставят претендентов на престол из числа родственников и даже непосредственного наследника престола в открытую или тайную оппозицию правящему монарху, проявлялись и здесь. Людовик XIV был крайне недоволен, что его старший сын со своим двором пребывал отдельно от него, в Медоне, что он, как тогда выражались, «разделил двор». Когда этот наследник престола скончался, король велел спешно продать всю мебель его дворца, опасаясь, что тот из его внуков, которому Медон достался по наследству, может воспользоваться этим замком и «таким образом снова разделит двор» (partagé at ainsi la cour de nouveau) [199].