Андрей Ланьков - К северу от 38-й параллели. Как живут в КНДР

Помимо этих четырех традиционных праздников, на Севере отмечают еще один, который, строго говоря, не является ни политическим, ни традиционным. Это западный Новый год, который празднуют 1 января. Новогодние торжества не особо помпезны, но в этот день полагается совершать паломничество к ближайшему монументу Великого Вождя.

На протяжении примерно 30 лет, с конца 1950-х и до конца 1980-х годов, две страны – Северная Корея и Албания – сохраняли одну общую и уникальную особенность: в них не существовало никакого организованного религиозного культа, не было ни одного действующего храма. Действительно, на протяжении долгого времени религиозная политика КНДР отличалась особой жесткостью, хотя многие из основателей северокорейского государства были выходцами из христианских семей. Более того, в колониальную эпоху, с 1910 по 1945 год, именно северные провинции Кореи были оплотом корейского протестантизма.

Протестантские миссионеры прибыли в Корею очень поздно, только в 1880-х годах, но, несмотря на это, быстро добились замечательных успехов в обращении корейцев в свою веру. К началу ХХ века христианство – в первую очередь протестантского толка – стало устойчиво ассоциироваться в Корее с идеями модернизации и прогресса. Когда на рубеже XIX и XX веков кореец говорил, что он «верует в Христа», это с большой долей вероятности означало, что он также с полным пиететом относится к сопромату, законам Ньютона и современной медицине, а возможно – и к идеям парламентского представительства. В Корее христианство стало частью того же «идеологического пакета», к которому относилась вся западническая, рациональная, модернизаторская идеология. Вдобавок преподавание современных научных дисциплин в Корее началось в школах, основанных миссионерами, которые тогда без особых проблем сочетали проповедь слова Божьего с обучением интегральному исчислению.

Хотя христиане в первые десятилетия XX века составляли лишь 1–2 % всего населения Кореи, среди интеллигентов нового, современного типа (а также и среди технических специалистов) их было несравнимо больше. Распространению христианства помогало и то, что Корея находилась в колониальном подчинении у «нехристей»-японцев, так что миссионерское движение в глазах корейцев не имело отношения к колониализму (в отличие от других стран Азии, где связь между колониальным господством и христианством была очевидна). В колониальные времена, в 1910–1945 годах, христианство было альтернативой синтоизму, насаждаемому колониальными властями, и в итоге стало восприниматься многими как национальная корейская религия.

Сам Ким Ир Сен родился в семье видных протестантских активистов. Его отец окончил миссионерскую школу и был деятельным сторонником местных миссий, а его мать была дочерью известного протестантского активиста. Семейная ситуация Ким Ир Сена была для того времени довольно типичной: едва ли не большинство первых корейских коммунистов происходили из христианских семей, что и неудивительно, если учесть, что в Корее и коммунизм, и христианство были идеологиями модернизации. К началу 1940-х годов именно Пхеньян был самым протестантским из всех крупных городов Кореи; около 25–30 % его взрослого населения составляли воцерковленные христиане, так что в миссионерских кругах этот город называли «Иерусалимом Дальнего Востока». Таким образом, в первые годы существования Северной Кореи формирующаяся коммунистическая власть вынуждена была считаться с авторитетом христианской общины. Даже семейным связям Ким Ир Сена с протестантами нашлось политическое применение. Большую роль в северокорейской политике 1940-х и 1950-х годов играл протестантский пастор Кан Рян-ук, родственник матери Кима. Он был тогда настолько важной фигурой, что в 1946 году его пытались убить отправленные с Юга террористы (в то время обе стороны активно занимались террористическо-партизанскими операциями, которые они сами считали «борьбой за освобождение»).

Тем не менее христианство левого толка в Северной Корее в итоге развития не получило, хотя Кан Рян-ук благополучно дожил до преклонного возраста, председательствуя в разных общественных организациях и не напоминая никому о своем прошлом протестантского пастора. В целом же к концу 1940-х большинство протестантских (и католических) проповедников и активистов стали врагами нового режима. Причин для этого было несколько. Большинство пасторов были выходцами из богатых семей, так что земельная реформа 1946 года и национализация промышленности вызвали их недовольство. Кроме того, многие христиане имели личные связи с Западом и восхищались Соединенными Штатами как маяком демократии, поэтому интенсивную антиамериканскую пропаганду режима они воспринимали болезненно. Наконец, раздражение и враждебность у них вызывала атеистическая пропаганда, которая тогда велась в Северной Корее с большой интенсивностью. В итоге в 1946–1950-х годах именно христианские активисты и священнослужители составляли значительное число тех беженцев, которые тайно покидали Северную Корею и уходили на Юг. Когда же началась Корейская война, в ходе которой почти вся территория полуострова по меньшей мере дважды переходила из рук в руки, христиане Севера часто помогали наступающим американо-южнокорейским войскам и активно вступали в антикоммунистическое ополчение, которое на занятых ими территориях пытались создать южнокорейские власти. Подобные инциденты лишний раз продемонстрировали северокорейским властям то, в чем они, впрочем, и так не сомневались: христиане политически неблагонадежны.

После войны в КНДР было развернуто массовое наступление на религию, причем христианство – как протестантское, так и католическое – пострадало сильнее, чем более традиционные для Кореи религии. К середине 1950-х годов все церкви были закрыты, а оставшиеся в стране священники – в основном репрессированы. В системе сонбун дети христианских активистов и священников были отнесены к «враждебному классу», что вело к их пожизненной дискриминации. Официальные СМИ на протяжении долгого времени продолжали вести исключительно интенсивную, даже по меркам социалистических стран, антихристианскую кампанию.

Образовательная деятельность ранних миссионеров в пропагандистских материалах изображалась как часть коварного плана, целью которого была подготовка предателей-коллаборационистов перед вторжением США в Корею (пропаганда утверждала, что такое вторжение планировалось чуть ли не с середины XIX века). В художественных произведениях миссионеров изображали «убийцами в белых халатах», которые в своих «клиниках» губили невинных корейских детей, чтобы потом продавать их кровь или органы. Другой любимой темой северокорейской художественной литературы стало «моральное возрождение» христианина. Главный герой таких историй, введенный поначалу в заблуждение сладкими речами коварных миссионеров и их корейских пособников, принимал христианство, но затем на личном горьком опыте обнаруживал порочную природу этого лживого учения. Потрясенный герой (героиня), естественно, прозревал(а), отвергал(а) этот «империалистический идеологический яд» и вел(а) за собой других к просветлению.