Арсений Зайцов - 1918: Очерки истории русской Гражданской войны

Итак, к лету 1918 г. территория России, за исключением центра страны, в сущности, представляла собою две зоны взаимно перекрещивающихся между собой интересов. Финляндия, Белоруссия, Украина, западное Закавказье вошли в сферу влияния Центральных держав. Север России, Поволжье, Сибирь, Туркестан и восточное Закавказье составляли зону влияния держав Согласия. На границе двух зон стояли: ориентировавшийся на Германию Дон и на державы Согласия – Добровольческая армия…

Мировая война продолжалась, и ее влияние стихийно распространялось и на территорию России. Летом 1918 г. Центральные державы достигли зенита своих успехов. Последнее германское наступление, начатое 27 мая, привело их войска, как и в 1914 г., на Марну, и линия германского фронта проходила в 60 км от Парижа, т. е. лишь на расстоянии, отделявшем Ростов от Таганрога…

Победа, казалось, окончательно склонялась на сторону Центральных держав, но в это время на французский фронт начали наконец прибывать свежие американские дивизии…

Каковы же были на фоне этих общих интересов мировой войны возможности российской контрреволюции летом 1918 г.?

Территория, на которой сосредоточивались в то время возможности контрреволюции, в общем совпадала с окраинами Российского государства.

На самом севере была только что освободившаяся при помощи немцев от собственных большевиков, конечно, поддержанных Москвой, Финляндия . Белая гвардия генерала Маннергейма становилась прочным оплотом страны. Несомненно, что Финляндия в эту эпоху представляла собой, несмотря на малочисленность своего населения, внушительную и крепкую противосоветскую силу. Однако вся история взаимоотношений России с Финляндией за XIX в. не позволяла рассчитывать на то, чтобы белая Финляндия была заинтересована в воссоздании прежней единой России. Разговаривать с Финляндией можно было лишь как с союзной суверенной страной. Жизнь сама решила в 1918 г. то, что предоставлялось решать мифическому Учредительному собранию.

Оккупированная австро-германцами Украина потеряла право голоса.

«Германское Верховное командование, – пишет Людендорф, – могло быть лишь довольным переменой правительства в Киеве, так как оно было нам полезно для ведения войны» [185].

Правительство Скоропадского, созданное немцами, конечно, ими только и держалось. При этом немцы определенно не собирались разрешать новому правительству формирование армии. Все ограничивалось чисто теоретическими расчетами мобилизации, наборов и формированием штабов корпусов и дивизий, без полков, батарей и эскадронов. Отдельные германские формирования из украинских военнопленных по прибытии их на Украину рассеивались. Широкие круги крестьянства лишились права на безвозмездную прирезку земли за счет частных землевладельцев, «дарованного» им еще 20 ноября 3-м Универсалом Украинской рады. Конечно, это не могло не вызывать их недовольства, порою проявлявшегося в самых резких формах.

Однако настроения украинского селянства были все же отличны от настроений русского крестьянства. Община была незнакома Украине, и это несколько иначе ставило земельный вопрос. Раздел частновладельческих земель не означал еще на Украине поголовного поравнения. Собственнические инстинкты украинского селянства, казалось, давали все предпосылки для возможного решения аграрного вопроса на основах создания крепкого слоя мелких земельных собственников. Недаром понятие «хлеборобов», т. е. именно мелких земельных собственников, все время носилось в воздухе во время правления гетмана.

Хотя замена рады гетманом и была проведена целиком и исключительно германцами, прикрыта, однако, она была флагом «хлеборобов». И это верно отражало единственный возможный путь решения земельного вопроса на Украине в то время.

Решения земельной проблемы правительство гетмана, однако, не дало. Да, быть может, оно и не могло его дать потому, что главной целью австро-германской оккупации, конечно, было получение украинского хлеба и скота. Срочная же реализация богатств Украины, с точки зрения оккупантов, могла только замедлиться аграрной реформой.

Австро-германская оккупация, преследуя цели выколачивания хлебных излишков, сильно озлобляла крестьянство, отождествлявшее германское правительство с карательными экспедициями оккупантов. Полное восстановление дореволюционных земельных взаимоотношений, отвечая интересам оккупантов и крупного землевладения, совершенно не отвечало чаяниям и интересам основной массы населения Украины – ее селянства. И конфликт назревал быстрее, чем это могло казаться, благодаря внешнему успокоению, созданному оккупацией.

Гетманская Украина представляла собою благодарную почву для пропаганды мистических идей земельного передела. И чем более эти чаяния широкой массы украинского селянства подавлялись штыками оккупантов, тем легче самая примитивная демагогия могла рассчитывать, и при этом наверняка, на успех своей пропаганды, опираясь хотя бы на наивные идеи 3-го Универсала [186]. Первые шаги анархической банды Махно летом 1918 г. были грозным предзнаменованием для будущего…

Украинское «самостийничество» не препятствовало вывозу хлеба и скота, и оно если и не всегда очень уж поощрялось, то во всяком случае совершенно не встречало противодействия немцев. Австрийцы его определенно поощряли, наивно рассчитывая на присоединение Украины к Галиции. Но если можно серьезно говорить об австрийских (и германских) довоенных мечтах расчленения России, то Австро-Венгрия 1918 г. уже не могла, если бы она только отдавала себе отчет в своих возможностях, сколько-нибудь серьезно думать об аннексиях. Уже Брестские переговоры, т. е. дни, быть может, величайшего национального унижения России, наряду с циничной распродажей ее Лениным и Сталиным (так как только они вдвоем все время шли на все условия немцев) показали то, что́ Австрия должна была уступить. Два украинских представителя, по справедливому выражению Троцкого, представлявшие территорию лишь своей собственной комнаты в Бресте, добились признания права Украины на ту Холмщину, которая Австрией мыслилась в виде составной части возрожденной Великой Польши (австрийской). Щирые украинцы 1918 г. в своих притязаниях на Восточную Галицию при всей наивности своих домогательств в Бресте все-таки стояли на гораздо более реальной почве, чем стремительно катившаяся к неизбежному и близкому концу Австро-Венгрия 1918 г.

Но за внешним фасадом украинских «шлыков», «оселедцев» и «жовто-блакитных прапоров» проглядывало и нечто гораздо более серьезное. Обильно приправленная вывезенными из австрийской Галиции неологизмами и часто чистыми полонизмами и германизмами, «мова» все-таки не так-то уж отличалась от того языка, на котором говорило почти 4/5 населения Украины. Исторически сложившееся преобладание неукраинского населения в украинских городах искажало перспективу языковых взаимоотношений на Украине. Если в городах 2/3 населения говорило не по-украински, то в деревнях более 4/5 говорило по-малороссийски, или по-украински, а совсем не по-русски.