Арсений Зайцов - 1918: Очерки истории русской Гражданской войны

Уральское войско (до Пугачевского бунта называвшееся Яицким), неотъемлемо связанное по происхождению с донцами, упоминается уже в самом начале XVII в. Расселением по нижнему течению Урала оно ограждало пределы империи от набегов кочевников-казаков («киргизов») с востока.

Далее вверх по Уралу до его истоков (в южной и восточной части Оренбургской губернии) с XVIII в. было поселено войско Оренбургское (составившееся из казаков уфимских, самарских, частью донцов, калмыков, мещеряков и башкир). Продолжая линию уральских казаков по Верхнему Уралу, оно ограждало пределы империи от казакских («киргизских») набегов с севера.

Далее узкой лентой от верховьев Урала до Иртыша (у Омска) и вверх по Иртышу также в XVIII в. было расселено Сибирское казачье войско. При завоевании нами Туркестана в 1867 г. два полка Сибирского войска были от него отделены и составили самостоятельное Семиреченское войско, расселенное по обоим берегам р. Или.

Урало-сибирская группа казачества являлась второй и по численности, составляя почти 21 % общего количества казаков. По своему удельному весу она, однако, более чем втрое уступала юго-восточной казачьей группе, а главное – по протяжению линии расселения (растянутой на 3500 км) она не представляла того плотного казачьего ядра, которое образовывали казачества Дона, Кубани и Терека.

Третью группу составляло казачество дальневосточное, поселенное в XVIII в. в Забайкалье среди бурят и с конца XIX в. по Амуру – Амурское (с 1858 г.) и по Уссури – Уссурийское (с 1889 г.). Все эти три войска, расселенные по китайской границе, в XIX в. еще являлись пограничными военными поселениями.

Дальневосточная казачья группа и по численности (8 % общего количества казаков), и по растянутости линии своего расселения (до 3000 км) являлась и наименее мощной, и по району своего расселения, удаленному на 4000–5000 км от центра страны, – наименее способной принять активное участие в вооруженной борьбе во время Гражданской войны.

Наконец, особняком стояло малочисленное, расселенное по низовьям Волги, между Астраханью и Царицином, и отдельными станицами по обоим берегам Средней Волги (в Самарской и Саратовской губерниях) Астраханское казачье войско, в основе своей состоявшее из крещенных калмыков. В отличие от трех основных групп нашего казачества, исторически сложившихся на почве охраны имперской границы со стороны южных степей и Кавказа, казакских («киргизских») орд Туркестана и нашего Дальнего Востока, Астраханское казачество выполняло ограниченную задачу охраны низовьев Волги от калмыков. Вероятнее всего, что образование Астраханского войска являлось лишь одним из приемов замирения кочующих калмыков.

Казачьи привилегии, главным образом в виде несравнимых с массой русского крестьянства по величине земельных наделов и известного самоуправления, покупались казачеством тяжкой ценой, несравнимой с остальным населением России по своей тягости, военной повинности.

В то время как вся масса населения империи давала на военную службу лишь 29 % ежегодного призывного возраста, казачество выставляло 72 %, т. е. почти в 2,5 раза больше. Общее число лиц, состоявших на действительной службе в мирное время, составляло 1,7 % всего мужского населения империи, у казаков было 3,9 % [188]. В среднем поэтому воинская повинность для казаков по сравнению со всем населением России была в два с половиной раза тяжелее. При этом ежегодный призыв, составлявший в среднем для всех казачьих войск 72 % числа достигшей призывного возраста молодежи, для отдельных казачьих войск был еще тяжелее, достигая, например, для уральцев и амурцев до 100 %, а для терцев – 86,2 % [189].

Тяжкая воинская повинность казаков особенно увеличивалась в военное время. Составляя в мирное время почти половину всей русской конницы (54 полка из общего числа 121 полк, или 44,6 %) и более трети всей конной артиллерии (20 батарей из общего числа 53, считая и конногорные, или 37,7 %), казаки при мобилизации примерно утраивали число своих конных полков и батарей.

Непримиримое отношение всех казачьих войск к октябрьскому перевороту верно отражало несовместимость сосуществования казачества с советской властью. Весь уклад казачьего быта, казачьи вольности и привилегии так резко противоречили лозунгам большевиков и их уравнительным стремлениям, что конфликт рано или поздно был неизбежен и должен был превратиться в вооруженную борьбу за отстаивание казачеством своего казачьего существования против поползновений на него советской власти.

С точки зрения вооруженной борьбы казачество давало и территорию, и готовые кадры прирожденных бойцов. Полувоенная организация мирного казачьего быта облегчала переход казачьих земель на военное положение в обстановке внутренней Гражданской войны. Отсутствие сепаратистских стремлений, за исключением лишь в главной своей массе украинцев-кубанцев, вытекало из русского происхождения основной массы казачества. Самостоятельное существование прорезывавшей всю территорию империи ленты казачьих поселений было невозможно. Попыток образовать казачью федерацию и не было. Юго-Восточный союз 1917 г., выходя за пределы «казачьего государства», конструировался все-таки по территориальному признаку, а не по признаку казачьей федерации.

При всем этом, однако, казачество все же было тесно связано со своей территорией, и отстаивание и ее, и своих вольностей от покушений большевиков в глазах подавляющей массы казачества не было равносильно вооруженному походу на советский центр. Казачество было готово выделить часть своих сил для решения общерусских задач, но наряду с ними у него были и свои местные, казачьи задачи.

Отстаивание своей самостоятельности в море русской революции требовало от казачества большого напряжения и для решения своих местных дел, у себя дома. Борьба со своими иногородними занимала казаков, да это и понятно, учитывая настроения неказачьего населения казачьих земель, не менее, чем общероссийская борьба. С этим русская контрреволюция не могла не считаться. Казачья база в виде территории с казачьей противосоветской властью ей была ведь нужна не меньше, чем и самим казакам.

Протянувшееся почти сплошной полосой вдоль старой юго-восточной и южной границы империи, казачество исторически было повернуто фронтом на юг. Теперь Гражданская война требовала нового казачьего фронта на север. Гражданская война как бы поворачивала весь ход казачьего расселения и казачьей истории, и несомненно, что этот поворот должен был преодолеть большую историческую инерцию. То, что казаки считали своим тылом, становилось их фронтом. Там, где прежний фронт был замирен, это требовало лишь преодоления известной инерции и как бы сдвига казачьей психологии. Не так было там, где, как, например, у терцев, прежний фронт был лишь подавлен, но совсем не замирен. Там это неизбежно вызывало войну на два фронта, и этим еще более осложнялся этот противоречивший всей казачьей истории поворот от окраин к центру. Уходившее всю свою историю от центра к окраинам казачество российская контрреволюция звала назад. Колесо казачьей истории как бы поворачивалось вспять.