Людвик Флек - Возникновение и развитие научного факта

Независимо оттого, мог или не мог быть иначе описанный случай, подобное описание всегда является упрощенным, насыщенным аподиктическими и образными элементами. Любая коммуникация и даже составление номенклатуры ведут к тому, что каждый фрагмент данного знания становится все более экзотеричным и популярным. Иначе следовало бы к каждому слову прибавлять примечание, чтобы учитывать все возможные ограничения и объяснения. Каждое слово примечания, в свою очередь, нуждалось бы в еще одной словесной пирамиде. Если продолжать в том же духе, полученная структура могла бы изображаться только в многомерном пространстве. Такая структура, представляющая в полном объеме экспертное знание, была бы совершенно необозрима и практически бесполезна. Следует отметить, что такая пирамида не зиждется на каких-либо наиболее общих, повторяющихся элементах, с помощью которых она могла бы быть принципиально упрощена. Мы всегда остаемся в одном слое понятий, всегда на одном и том же удалении от «фундаментальных понятий», возможные конструкции из которых наличествуют в любой познавательной деятельности, и, следовательно, всегда сталкиваемся с одними и теми же трудностями. Однозначность, упрощенность, наглядность — эти характеристики возникают в популярной науке. Именно здесь источник, из которого эксперт черпает веру в эту триаду как идеал знания. В этом заключается общее теоретико-познавательное значение популярной науки.

Наш пример касается экзотерической науки, которая очень близка к эзотерическому центру. Практикующий врач широкого профиля не так уж далек от эксперта-бактериолога. Когда же мы переходим к более широкому кругу людей с общим образованием, знание становится еще более образно-наглядным и упрощенным. Постепенно исчезают доказательства, накладывающие ограничения на движение мысли, мышление становится еще более аподиктичным. Матери ребенка, у которого был взят мазок из горла, сказали просто: «У вашего ребенка нашли дифтерию».

Следующее популярное описание классического периода в бактериологии мы находим в замечательной книге Готтштейна по эпидемиологии. «Бактериологические исследования проводились либо на пациентах, либо на животных, которым прививали болезнетворный материал, после чего они заболевали исследуемой болезнью. Изобретались специальные методы получения чистых культур возбудителей в соответствующих искусственных средах. Многие поколения бактерий выращивались в подобных средах со строгим соблюдением мер, предотвращающих любые загрязнения культур другими бактериями. Особенности бактерий-возбудителей изучались как непосредственно, так и путем прививок выращенных культур опытным животным, посредством которых репродуцировалось данное заболевание. Так замыкалась цепь доказательств. Репродуцирование характерных заболеваний всегда давало положительный результат в отдельных экспериментах и по сей день остается таковым [163].

Каким же простым, однозначным и наглядным было бы бактериологическое открытие, если бы все было так, как здесь сказано! Но улучшить это описание другим популярным же вариантом нельзя. Как общая схема, оно в принципе верно. Однако оно не соответствует детализированному экспертному знанию. Кроме того, что в нем опущены многие ограничения и сложности, а также спорные мнения и заблуждения исследователей, оно полностью замалчивает взаимодействие между генезисом какого-либо открытия и генезисом понятий. Это описание выглядит так, будто определенные понятия и идеи существуют априорно, например, понятие возбудителя болезни, « определенного микрогрибка», чистой культуры, зависимости болезни от микроорганизмов; будто «последовательное» применение этих понятий само по себе приводит к открытиям; будто невозможны никакие другие понятия. Так, истина провозглашается чем-то объективно существующим, а исследователи делятся на две группы: «хороших парней», которым открыта истина, и «плохих парней», от которых она прячется. Такая оценка, характерная для экзотерического мышления, вытекает из требований межколлективной коммуникации идей и оказывает обратное воздействие на экспертное знание.

Возьмем еще один пример. В книге Готтштейна история понятия сифилиса изображена следующим образом: «В 1495 г. внезапно и с неслыханной силой вспыхнула новая болезнь — сифилис, которая распространилась среди наемных французских солдат, воевавших в Италии, а затем была быстро разнесена по всей Европе. Столь быстрое распространение эпидемии указывало на то, что речь шла о новой болезни, и напрашивалось допущение, что она была завезена из недавно открытой Америки, где она, как было известно, встречалась повсеместно, хотя и в более легкой форме. До сих пор продолжаются споры об американском происхождении болезни, но утверждают также, что в Старом Свете она встречалась еще с древности. Как бы то ни было, в то время она охватила огромные области и отличалась очень тяжелым протеканием. С тех пор и вплоть до наших дней сифилис как массовое заболевание нисколько не утратил своей роли, хотя проявления этой болезни подверглись значительным изменениям».

Какая простая и кристально ясная история! На что же пошел тяжкий труд по выработке специального понятия «сифилиса»? В этом описании совершенно незаметны метаморфозы стиля мышления от XV до XX столетия, когнитивно-историческая и социально-историческая детерминация этапов его развития. Из такого рода описаний затем и возникает убеждение в том, что не происходит никакого развития идей. Убеждение, которое, в свою очередь, воздействует на экспертов-специалистов и становится эталоном для гносеологов, которые усматривают свою задачу исключительно в том, чтобы решать вопрос об «истинном» и «неистинном» знании.

Наглядность знания имеет особую силу. Используемая вначале каким-либо Экспертом для объяснения некоей проблемы (или по каким-либо иным мнемотехническим соображениям) наглядность из средства выражения превращается в особую цель познания. Наглядный образ обретает преимущество перед специальными доказательствами и уже в этом новом качестве часто снова возвращается к эксперту-специалисту. Это явление хорошо просматривается на примере прозрачной символики Эрлиха, приведенной в главе 3 данной книги. Образ ключа и замка превратился в теорию специфичности и на длительное время овладел серологией, проникая в самую глубину специального научного знания.

Помимо общего описания того, как популярная наука оказывает обратное воздействие на экспертное знание, можно привести множество примеров ее специфического влияния в каждой отдельной дисциплине. Вот один из таких примеров. Вся липоидная теория реакции Вассермана основана на популярном химическом понятии липоидного тела, которое совершенно не тождественно специально химическому понятию. Возникает странная ситуация: нынешняя серология понимает под липоидом нечто совсем иное, нежели химия; что-то подобное мы видим в биологии, где понятие «государства» (организм как государство клеток) понимается совершенно по-другому, чем в политической науке.