Татьяна Опарина - Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии

Не исключено, что в выборе веры Анны Барнсли особую роль сыграли увещевания церковного старосты, Петра Марселиса, ставшего вскоре после ее возвращения в Москву супругом сестры Доротеи. Вдова изъявила желание вернуться к прежнему вероисповеданию: «…Хотела снова сбросить русские одежды и начать ходить… в реформатскую церковь, однако ей это не удалось» [151]. Видимо, Анна полагалась на защиту влиятельного родственника, а также на ситуацию, сложившуюся перед смоленской войной (она уехала из Москвы в Свияжск около 1630 г.). В период подготовки боевых действий протестантам в России были предоставлены значительные вероисповедальные свободы. Но окончание войны повлекло кампанию массовых перекрещиваний [152]и сокращение прав протестантов. Помимо этого Анна Барнсли, наиболее вероятно, исходила из прецедентов возвращения в протестантизм, например, вдовы Даниэля Эйлофа (см. гл. 3). Однако пример семьи Эйлоф приходился на Смутное время. С восстановлением государства и церковной организации возродился строгий духовный контроль за поведением прихожан, в том числе новообращенных. Патриарх Филарет деятельно боролся с любыми отступлениями от русского церковного законодательства, которое, в частности, предусматривало жесткие меры по отношению к вероотступникам.

В русской церкви отказ от православия рассматривался серьезнейшим церковным (и, как следствие, государственным) преступлением. Параллели можно усмотреть в законодательстве Порты. В двух империях измена государственной религии означала измену правителю. Юридические кодексы (и в той и в другой стране восходящие к византийской традиции) предписывали сожжение на костре. В Османской империи правовая норма реализовывалась на практике. В России до 80-х гг. XVII в. не жгли еретиков. К нарушителям церковного права традиционно применялась епитимья («отправление в монастырь под начало доброго старца»). Русские власти не возлагали на себя ответственность перед Богом за лишение жизни за веру, предоставляя «еретику» добровольный выбор. Но подобное решение мало соотносилось с толерантностью. Сила воздействия холода сопоставима с огнем костра, и выжить в условиях епитимьи в северном монастыре удавалось не всем. Нарушители церковных правил оказывались вновь перед дилеммой: сохранить воззрения и умереть или же принять установленные нормы. Западное право серьезно отличалось от русской (и османской) версий, но английское законодательство этого периода также значительно ограничивало выбор веры. Анна не смогла бы открыто посещать кальвинистский храм и на родине: как подданная английского короля она была обязана ходить в официальную церковь (к концу XVII в. названную англиканской). Тем не менее на Британских островах не существовало запрета на домашнюю проповедь иных, помимо официальных, протестантских учений. В Нидерландах, с которыми были связаны новые родственники Анны, юридически, как и в Англии, существовал запрет на исповедание иного, помимо официального (в данном случае — реформатского) вероучения. Однако реальная практика Нидерландов даровала большую свободу в выборе веры. Анна Барнсли полагала, что имеет право исповедовать ту конфессию, которую признавала единственно истинной. С точки зрения русских властей она являлась церковной преступницей.

В 1635/36 г. патриарх Иоасаф организовал следствие. (Можно отметить, что еще в сентябре 1635 г. Анна Барнсли получала положительное решение на просьбу о продлении жалованья на следующий год [153]). Документация церковного суда России XVII в. не сохранилась, среди погибших документов находилось и дело Анны Барнсли. Вынесенное определение суда донес текст грамоты, направленной вместе с Анной в монастырь: «…Послана… новокрещена жонка нъмка Огрофенка за то, что она при блаженные памяти при великом государе святейшем патриархе Филарете Никитиче крестилася в православную крестьянскую вѣру и ныне нарушила и впред в православной крестьянской вере быть не хочет, [а хочет] на свое поставить, чтоб истинную нашу православную веру впред нарушить и обругать» [154]. По сведениям Олеария, в монастырь Анна была выслана с маленькой дочерью [155](как отмечалось, сведений о ней не сохранилось; наиболее вероятно, речь идет о сыне Иване, скончавшемся во время епитимьи матери), в то время как старшие сыновья были переданы на воспитание русскому дворянину [156](их крестному отцу?). О насильно отобранных детях с возмущением писали и родственники Анны [157]. Царь Михаил Федорович толковал эту ситуацию примером доброго расположения к семье: «А дьти еъ живут поволно и тесноты им ньт никакие» [158].

Указывая на монастырь, Олеарий, очевидно, соединил название двух русских обителей. Он писал о «Белозерском монастыре, лежащем в нескольких милях под Москвой» [159]. В действительности Анна первоначально была направлена в Новодевичий монастырь [160], расположенный в окрестностях Москвы. Вероятно, власти рассчитывали решить проблему без жесткого наказания, не вызывая международной огласки. Но в заключении Анна оказалась непреклонна. Олеарий с восторгом пишет, что в условиях изоляции и давления она «тем не менее, не хотела ни кланяться перед русскими иконами, ни сгибаться перед ними; напротив, скорее она сама начала приводить монахинь к своим воззрениям, чем поддалась их увещеваниям» [161]. Русские властители иначе, чем голштинский лютеранин, воспринимали поступки Аграфены Деремонтовой. В изложении русских документов она «воровала в том нашем крещении многими своими дьявольскими козньми и государю и патриарху лгала» [162]; и «православную вьру… самоволством обругала» [163].

Видимо, в Новодевичьем монастыре с Анной произошла описанная Олеарием история с кровельщиком. В соответствии с русскими нормами права находившейся на епитимье Анне были запрещены любые контакты и переписка с родными. Однако вдова смогла передавать письма старшим сыновьям с наставлениями в вере и получать от них послания при помощи немца-единоверца, работавшего в монастыре по ремонту крыши [164]. Таким образом, Анна встретила единомышленника даже в православном монастыре и не утеряла духовную связь с сыновьями. Возможно, ее контакты стали все же известны игуменье монастыря (Олеарий пишет о хитром обмане англичанки, когда незадачливые монастырские власти, не понимавшие никакого языка, кроме русского, слушали лишь ее перебранку с мастером-иноземцем). В любом случае в Новодевичьем монастыре Анна пробыла недолго.

Стойкость к прежней вере Анны и нарушение правил для церковных преступников повлекли ужесточение епитимьи. Она была отправлена в более тяжелые условия. Как отмечалось, Олеарий упоминал о Белозерском монастыре. В 1636 г. по указу патриарха Иоасафа «новокрещена немка» Аграфена была переведена в находившийся в ведении Кирилло-Белозерского монастыря Воскресенский Горицкий женский монастырь [165]. Глава русской церкви предписывал игуменье Евранье разъяснять основы православия непокорной англичанке. Он рекомендовал «послать черного попа или старца искусна довольно исполнен велели ему тое новокрещенную жонку ньмку Огрофенку в обходе и ыгуменьею и с сестрами навещати и от правил Святых апостолъ и Святых отец и ото всех Божественных писании в розум истинные нашей православные християнские вьры греческаго закона приводить и наставляти ко истинному пути спасения, чтоб она, помнячи наше руское крещение в нашу православную християнскую вѣру греческаго закону. А велели бы еъ навещать почасту и не одному, чтоб хто умел болши говорит о крещении и православной крестьянской вьре» [166]. Безусловно, «исправление в вере» в далеком северном монастыре не ограничилось увещеваниями духовного отца, приставленного к Анне. Ее родные рисовали картину ужасающих бедствий, постигших отстаивающую веру протестантку. По их словам, оторванная от детей на 500 миль, Анна была брошена в темницу на хлеб и воду. Но страшнее голода оказался холод, столь невыносимый, что не позволял сомкнуть глаз. Испытания превышали пределы человеческих сил, и, по словам близких, Анна находилась на грани смерти [167].