Татьяна Опарина - Иноземцы в России XVI–XVII вв. Очерки исторической биографии и генеалогии

Помимо недвижимости род фон Дюкер обладал значительными финансовыми возможностями и пускал их в оборот. Анна Дюкер располагала крупными суммами и занималась кредитованием членов иноземческого сообщества Москвы. Среди бумаг усопшей находилась «запись на Петра Марселиса в шти тысячах ефимков цысарских < утрата текста > три тысячи рублев рускими деньгами» [229]. Как выяснилось в ходе следствия, проблема долгов существовала не только перед четой Марселисов: Анна Дюкер ссужала деньги и другим иностранцам. Должниками оказались богатый датский купец Давыд Бахерахт («Да на торговом немчинѣ на Давыде Бахрать бескобально, что он сам винился при третьих при торговом немчинѣ при Еремѣе Понтѣлѣеве <���утрата текста> при торговом же немчинѣ при Иванѣ Гоинсѣ, которых яз к нему посылал, что он и винился и сказывал, что он матери моей виноват в трех стах и во осми рублех и в восми гривнах и в осми московках»), известный литейщик государева Пушкарного двора Иван Фальк («Да <���утрата текста> пушешнова мастера на Ивана Фалка по дворовой записи, что он купил у матери моей во шти сот рублех»), состоятельный нидерландский купец Яков Яковлев Фандергульст [230] («Да на торговом немчинь на Яковѣ Фалдеръгулсте полтораста рублев по кабалѣ»), иностранный переводчик Иоганн фон Денден («Да на Иване Фалденденѣ дватцать пять рублев по кабаль»).

Надо полагать, Иван Андреев Дюкер видел ситуацию иначе, чем Доротея Марселис. Он имел основания распоряжаться оставшимся после матери состоянием. Судя по его поступкам, единственным законным наследником имущества матери он воспринимал себя. Очевидно, что сын Анны Дюкер рассматривал себя прямым и единственным наследником движимого и недвижимого имущества своего рода. В семействе же Марселис он видел должников. Исходя из факта кредитования его матерью Петра Марселиса, он намеревался получить с племянницы и ее супруга невыплаченный долг. Иван Дюкер объявил о необходимости выплаты по счетам.

Но клан Марселисов рассудил иначе. Несмотря на то что самый крупный долг относился к Петру Марселису, Доротея претендовала на все имущество бабушки, включая недвижимость. Причем столь активно, что у Ивана Дюкера возникли подозрения в конфискации родительского дома. Дабы избежать потери наследства, Иван Дюкер попытался привлечь на свою сторону других членов иноземческого сообщества, в первую очередь иных должников своей матери. Сообщив, что мать благословила его собрать все долги, он начал получать по кабалам, распродавать домашнюю утварь, а вскоре и совершил поджог фамильного владения. Быть может, им двигало желание укрыть от могущественной племянницы бумаги и ценные предметы своей матери. Однако объяснение своим поступкам он находил в приступах временного безумства, вызванного горем тяжелой утраты. Перед Доротеей возникла проблема неполучения доли своего отца. Она представила дядю человеком, не контролирующим свои поступки, способным уничтожить родовую усадьбу (а с ней и окружающие) и, соответственно, представляющим угрозу обществу [231].

Ссора между знатными фон Дюкер, с одной стороны, и представительницей древнего рода Барнсли, с другой, разрасталась. В конфликте благородные родственники обменялись взаимными оскорблениями. Доротея объявляла, что после смерти матери ее дядя «Божиим гневом разумом порушился»; «попрекала его дурною болезнью, а он гневом Божиим в уме рушался» [232]. Иван Дюкер не остался в долгу и вместе со своей женой указал племяннице на ее неприятное заболевание, явно недостойное богатой и имеющей столь высокое положение дамы. Очевидно, Доротея Марселис была серьезно больна [233](она умрет около 1650 г.; Петр Марселис вступит в новый брак; главными наследниками огромного состояния и всех многочисленных фамильных предприятий Марселисов в России останутся дети от брака с Доротеей Барнсли). Сейчас же лицо супруги Петра Марселиса было обезображено провалившимся носом: «Божиим гневом нос пeрегнил». Дядя с его семейством оказался первым, кто с пылом указал племяннице на порог. К обвинению, распространявшемуся среди иноземческой колонии Москвы, они присовокупили обидное прозвище «гнилая гнилуха».

Оскорбленная Доротея, пользуясь попечительством правительства, подала челобитье царю [234]: «А у нас государь, позоръ и бесчестие того не может быть, что чосного человека гнилым называть» — и просила «оборонь дать, чтоб им впред не повадно было мужа моего и меня такою позорною лаею безчестить» [235].

Тяжба о наследстве и кредитах перерастала в следственное дело о «безчестье». Началось правительственное разбирательство, и очень скоро за Ивана Дюкера уже никто из членов иноземческого сообщества не хотел давать поручительство. Одним из немногих, кто готов был отстаивать права Иван Дюкера, стал его духовный отец — Балтазар Фадемрехт. Видимо, семейство Дюкера относилось к благочестивым прихожанам лютеранской кирхи Св. Михаила. Судя по действиям пастора, а также хранившейся в доме Дюкера библиотеке, род отличала религиозность. В описи (потребовашейся в период следствия) имущества усопшей Анны Дюкер бросаются в глаза «Библия немецкая» и «15 книг немецких» [236]. Очевидно, семья везла из Европы книги, хранила и берегла их. Традиционно значительную долю в семейных собраниях того времени составляли книги молитвенного служения.

В начале 1644 г. в Москву возвратился Петр Марселис. Он добился освобождения Ивана Дюкера из-под стражи, где тот очутился по воле племянницы, и примирил воюющих родственников. Видимо, он убедил Барнсли и Дюкера не доводить спор до суда в Посольском приказе. Он разрешал конфликт внутри семьи, уладив проблемы с сундуками, книгами и кредитами, обговорив приемлемые для обеих сторон условия их погашения (можно предположить, что огромный долг был прощен Марселису). Петр Марселис и Иван Дюкер подписали (Марселис — по-немецки, Иван Дюкер — по-русски) совместную «примирительную челобитную».

Объединение лютеран и кальвинистов оказалось в этот момент необходимым не только семье Дюкер — Марселис, но и в целом иноземческой колонии. За время работы посольства перед иностранцами Москвы возникли проблемы куда более серьезные, чем дела о «бесчестье», имеющие финансовую подоплеку.

Проект смешанного брака в царской семье вызывал все большее сопротивление элиты русского общества, расколовшейся на две группировки. Намерения царя (опиравшегося в этом замысле на Ф. И. Шереметьева) вызвали недовольство среди высшего духовенства и боярской аристократии [237]. Партию противников возглавили дворецкий А.М. Львов и патриарх Иосиф. Последний, став главой русской церкви, сделал все возможное, чтобы сорвать русско-датский династический брак и не допустить превращения его в православно-лютеранский союз. Петр Марселис в Копенгагене обговаривал возможность увеличения числа кирх в Москве и строительства протестантских храмов в других городах России. Патриарх подготовил ответные меры. Плану появления новых кирх он противопоставил уничтожение уже существовавших. В 1643 г. произошла явно спровоцированная духовными властями подача челобитной священниками 11 московских приходов [238]. По приказу патриарха Иосифа, удовлетворившего столь представительную петицию клира, взволнованного недопустимым соседством православных и протестантских храмов, кирхи в центре Москве были снесены. Это были стали кальвинистская кирха Петра Марселиса и лютеранская кирха так называемых «новых немец» — Св. Николая. Петр Марселис попытался остановить разрушение, используя дипломатическое вмешательство Генеральных Штатов [239]. Русское правительство не прислушалось к иностранным петициям. Царь смог лишь выделить участок земли — между Покровскими и Флоровскими воротами — для сооружения новых зданий [240]. Петру Марселису пришлось строить следующую реформатскую кирху [241], а патриарх Иосиф достиг определенной цели: удаления протестантского богослужения за пределы столицы.