Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

На неудовольствия эрц-герцога нельзя смотреть иначе, как на каприз больного человека, ибо при силах в несколько десятков тысяч нет нужды изменять наступательные проекты в оборонительные из-за убыли 1500-2000 человек. Эрц-герцог Карл был действительно человек больной, временами даже очень больной, да и во взглядах на военное искусство с Суворовым не сходился. Как бы то ни было, армия эрц-герцога продолжала бездействовать, и неудовольствия между ним и Суворовым накоплялись.

Иначе и быть не могло при положении, которое создалось для русского полководца на театре войны в этот период. Никакие факты не могли сломить традиционной системы Венского кабинета, системы эгоизма, недоверчивости и робости. Едва победоносный фельдмаршал успел возвратиться к Александрии, как получил рескрипт императора Франца от 10 июля. В нем указывалось на "неоднократные" повеления об ускорении осады Мантуи; говорилось об ожидаемом усилении Моро и соединении его с Макдональдом; об опасном положении Кейма, оставленного в Турине; о мерах к спасению его отряда при наступлении неприятеля. Император верил в "опытность, храбрость и столь часто испытанное счастье" Суворова, но приказывал "совершенно отказаться от дальних и неверных предприятий, и о всяком важном предположении или действии предварительно доводить до его сведения".

Ответом на этот рескрипт служила реляция Суворова о победе на Треббии. Это отнюдь не избавило главнокомандующего от новых уроков гофкригсрата. 29 июня Франц снова писал , что хотя одержанная победа устраняет многие опасения, но предписывал отложить наступления, взамен того усилить корпус Края и "исключительное внимание обратить на покорение Мантуи", а за нею Александрии, Тортоны, Кони и пр. Суворову оставалось одно - беспрекословно подчиниться.

Слова императора о счастии, покровительствующем Суворову, оскорбили его глубоко; в них сказывалась, сверх неверной оценки, еще и неблагодарность. Упоминая про это в письме к Разумовскому, Суворов говорит, что слышит такой отзыв не впервые, то же говорила в армии ослиная голова. "Его Римско - Императорское Величество желает, чтобы, ежели мне завтра баталию давать, я бы отнесся прежде в Вену. Я в Милане, - из Вены получаю ответ о приезде моем в Верону; я только что в Турин перешел, - пишут мне о Милане". Суворов получил от Франца неприятное напоминание об осаде Мантуи, когда уже все распоряжения были сделаны. Подобными запоздалыми приказами из Вены была наполнена вся кампания. Суворов требовал от Разумовского, чтобы этот ненормальный порядок был изменен и гофкригсрат вмешивался лишь "во внутренние детали, и из 4 углов на 1000 верст отнюдь в мои операции не входил. Я волен, служу когда хочу, из амбиции; я не наемник, не мерсенер, который из хлеба им послушен. У гофкригсрата одна и две кампании мне стоили месяца, а как его владычество загенералисимствовало, может мне стать один месяц его кампании на целую кампанию. Стыдно мне было бы, чтобы остатки Италии в сию кампанию не опорожнить от французов. Распутная тонкость Тугута сгубила прежде здесь две лучших армии и повредила рейнскую. Честнее и прибыльнее воевать против французов, нежели против меня и общего блага".

В Вене окончательно убедились, что русский полководец не может быть слепым исполнителем приказаний, а принимает из них лишь то, что по его мнению принять можно. Поэтому гофкригсрат стал передавать приказы прямо подчиненным Суворову австрийским генералам и требовать от них донесений в Вену. Такой порядок противоречил духу службы и вносил сумбур, потому что приказания получались при изменившихся обстоятельствах, вели к недоразумениям и противоречиям, отменяли распоряжения главнокомандующего, подрывали авторитет его власти. Когда еще в Турине, при вестях о наступлении неприятеля, Суворов приказал временно присоединить отряды Отта и Гогенцолерна к корпусу Бельгарда, Край прислал ему копию венского предписания, где говорилось, что до взятия Мантуи ни один солдат не должен быть отделён из осадного корпуса. Во время осады туринской цитадели было перехвачено письмо коменданта Фиореллы, в котором значилось, что тамошняя артиллерия никуда не годится. Это было донесено, вероятно Кеймом, в Вену, и оттуда приказали Шателеру эту артиллерию не исправлять. Суворов узнал об этом впоследствии; артиллерия по его приказу уже была исправлена и действовала при осаде александрийской цитадели. Когда туринская цитадель уже сдалась, Шателер получил предписание, что её осаду надо отложить до взятия Кони и Генуи, и что ушедший из-под Турина Суворов может быть разбит, а армия погибнет при отступлении.

Честный и благородный Шателер держал сторону Суворова и если скрывал от него венские распоряжения, то чтобы не прибавлять горечи в его положение. Не так смотрели, в большинстве, другие генералы, а потому интриговали и своевольничали, благо в Вене поддержка была надежнее, чем у иноземца-фельдмаршала, которого кабинет выносил уже с трудом. Авторитет главнокомандующего падал, положение Суворова становилось с каждым днем труднее, и борьба со скрытыми врагами утомляла его больше всех трудов по командованию армией.

Бесцеремонность, забвение приличий и неуважение Венского двора к главнокомандующему, выпрошенному ими у русского Государя, не знали границ. Когда Суворов стал составлять план операций, Шателер остановил его замечанием, что это противоречит высочайшему повелению и на вопрос - какому, отвечал - полученному Меласом.

В Вену шли жалобы на быстрые марши, австрийские генералы говорили (пишет Суворов), что "армия этими маршами изнурена, и если неприятель нападет, то все побьет и пленит; сам честный, добрый старик Мелас тем же отзывался". В Вене заседали генералы той же школы, а потому это произвело большое впечатление и поддержало гофкригсрат в его взглядах на Суворова.

Когда Суворов требовал присоединения Гадика, по прежним распоряжениям гофкригсрата, ему сказали, что если он просит войск теперь, после победы на Треббии, то что же бы стал он требовать, если б был разбит? Суворов рассердился и написал Разумовскому: "Глупый министр не знает, что для пользы от победы надобно больше войска". Гофкригсрат этим не ограничился и решил отобрать некоторые войска от Суворова для передачи ничего не делающему эрц-герцогу, так как после победы на Треббии все страхи кабинета рассеялись. Оставалось взять несколько крепостей, и завоевания были бы упрочены. В Италии не предстояло никакого дела, и армия Суворова становилась почти обсервационным корпусом. Суворов не согласился с этим и писал Разумовскому: "Кабинет желает доказать, что я должен быть только стражем перед венскими воротами. Кроя эрц-герцогову кровлю, мою раскрывать не надлежит, или предаться по прежнему неприятельским законам". Когда Венский кабинет возбудил вопрос об изменении назначения Ребиндера, то Суворов, просивший Государя не делать этого, пояснил, что "всю надежду на эрц-герцога Карла потерял", а Разумовскому сообщил, что "как скоро Ребиндера от меня прочь, и я отсюда прочь". Государь согласился не с Венским двором, а с Суворовым, - новый повод к неудовольствиям в Вене.