Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Суворов был доволен поведением войск в бою, и русских, и австрийских, о чем доносил обоим императорам, особенно одобрительно отзываясь о содействии Меласа. Представлен был длинный список отличившихся, и Император Павел пожаловал щедрые награды. Высочайше повелено жалованье убитых офицеров обратить в пенсию их женам по смерть, а детям до совершеннолетия; семьям убитых офицеров, находившимся за границей, выдать годовой пенсион на возвращение в Россию. Суворова Государь почтил рескриптом, написанным в самых милостивых выражениях; в нем говорилось, что Государь не знает, чем наградить главнокомандующего, который "поставил себя выше награждений". Однако Государь придумал награду именно в том роде, который для Суворова был особенно дорог. Он приказал, чтобы гвардия и все войска, даже в присутствии Государя, отдавали Суворову воинские почести, следующие по уставу только особе Императора. "Достойному достойное", заключал Государь свой рескрипт: "Прощайте князь, живите, побеждайте французов и прочих, кои имеют в виду не восстановление спокойствия, но нарушение оного".

Впечатление от новой победы в венских правительственных кругах принято по обыкновению сдержанно, в Петербурге же с искренним, горячим восторгом. С донесением был отправлен подполковник Кушников, ему было приказано при проезде через Вену не являться Тугуту. Кушникова чуть не носили в Петербурге на руках, Государь первый подавал пример своими милостями: произвел его в следующий чин, пожаловал два ордена, в том числе один с бриллиантами, звал к своему столу к обеду и к ужину. Государь - наследник, узнав, что у Кушникова нет теплого верхнего платья, подарил ему свою шубу, сказав: "Мне нельзя ехать в италийскую армию, так пусть там будет хоть моя шуба."

Потрясающее впечатление произвело известие о побоище при Нови во Франции. Клуб из остатков якобинской партии не знал границ негодования; оскорбления сыпались на генералов, на Моро, Жубера, даже на вдову Жубера. В правительстве говорилось то же, только в более мягкой форме. Национальная гордость трепетала под нанесенным ей жестоким ударом.

Послав за неприятелем легкие партии, Суворов распорядился о преследовании на другой день. Во главе должен был идти Розенберг со свежими, не участвовавшими в бою силами. Он подошел к Нови 4 августа поздно вечером, провел тут ночь и тронулся рано утром 5-го. Прочие корпуса стояли на месте до полудня и тогда выступили. Розенберг в тот же день имел авангардное дело с французами. Войска его, горевшие желанием добыть хоть долю славы своих товарищей, не тратили много времени на перестрелку. Несколько батальонов дружно ударили в штыки, вмиг сбили неприятеля и гнали его, не давая опомниться; 130 человек взято в плен и много полегло на месте. Этим небольшим делом закончились действия Розенберга, ибо к вечеру он получил приказ вернуться назад через Серавалле, куда и двинулся следующим утром, а против неприятеля отправил только легкие партии. Приказ возвратиться на позиции перед Нови или занять другие указанные места получили остальные войска 5 и 6 августа, и преследование неприятеля прекратилось.

Это спасло остатки французской армии. Два дня сам главнокомандующий не знал, где войска его левого крыла. Австрийская бригада Нобили, при обходном движении Меласа занявшая в тылу французов Арквату, была с трудом выбита оттуда отступавшими войсками правого французского крыла, и для этого потребовалась целая дивизия Ватрена. Что было бы, если бы союзные колонны напирали на неприятеля с тыла?

Но не Суворов был виновен в этом. На другой день после новийского побоища, когда Розенберг ушел, а может и прочие колонны тронулись, Мелас объявил Суворову, что нет ни продовольствия, ни мулов для движения в горы. Что касается местных средств Ривьеры, то в ней нельзя было найти продовольствия до подвоза морем, и идти туда с двухдневным запасом хлеба было безрассудно. Но отказаться от своего намерения Суворов не хотел и не мог. Приказано Меласу спешно добыть мулов и продовольствие, и наступление в горы отсрочено на несколько дней. Однако и этот расчет оказался сделанным "без хозяина", потому что хозяином в армии был не главнокомандующий, а венский гофкригсрат.

По плану Суворова, объявленному для исполнения по взятии Мантуи, генерал Кленау должен был двинуться к Генуе вдоль морского берега. В первых числах августа Кленау выступил и дошел до форта Санта-Мария, но тут получил распоряжение из гофкригсрата прекратить наступление в Ривьеру, возвратиться в Тоскану и ничего не предпринимать до новых приказаний из Вены. В то же время и тоже из гофкригсрата получено Меласом высочайшее повеление собрать в Тоскане немедленно 9,000-ный отряд под командой генерала Фрелиха, которому водворить там порядок и обезоружить народные ополчения, ожидая на месте инструкций из Вены. Бельгарду дано предписание прибыть в Вену, а Гогенцолерну - ехать в Тоскану с дипломатическим поручением. Мелас донес об этом Суворову в тот же день, 5 августа: "Так как означенное высочайшее повеление должно быть исполнено безотлагательно, то я прямо уже сообщил о нем по принадлежности и сделал надлежащие распоряжения".

Подкомандный генерал дал распоряжения по армии и сообщал о них главнокомандующему для сведения , а другой генерал, степенью еще ниже, получал за несколько сот верст приказание от правительства, разрушавшее план военных действий.

Наступление в Генуэзскую Ривьеру было таким естественным шагом после победы при Нови, что Суворов не сразу от него отказался, несмотря на прямые распоряжения из Вены. Не все австрийские генералы приняли эти распоряжения к безусловному исполнению; нашлись люди, которые под риском личной ответственности сочли долгом повиноваться не гофкригсрату, а главнокомандующему. Генерал Кленау продолжал наступление по морскому берегу впредь до изменения фельдмаршалом плана действий. Но надежды Суворова лопнули очень скоро. Франц подтвердил свою волю, в надежде, что "неприятель вынужден будет сам покинуть Ривьеру по недостатку продовольствия". Кленау, подойдя к Генуе, но не поддержанный армией, вынужден был отступить с уроном в несколько сот человек. Роспуск тосканских и особенно аретинских ополчений, весьма полезных для коалиции и не провинившихся самовольством или безначалием, также был вредной мерой в военном и политическом отношении, и граф Цукато выехал из Сотканы, чтобы спасти в глазах итальянского народа честь русского офицера. Предначертания Суворова, так хорошо задуманные и успешно приводимые в исполнение, разлетелись прахом.

Из Швейцарии были получены неприятные известия: принц Виктор Роган и Штраух, вытесненные французами из Валиса, с большим уроном отброшены к Домо д'Оссола и к Белинцоне. Занятием Симплона и Сен-Готарда французы открыли себе путь в тыл итальянской союзной армии. Тревога распространилась до Милана, и Суворов поспешно двинул Края на подкрепление Штрауха и Рогана. Дело ограничилось одной тревогой, ибо французы дальше не двигались, но зато грозила опасность со стороны крепости Кони. Тут давно были почти ежедневные аванпостные стычки, но Суворов не обращал на них внимания, хотя и знал, что на границе собирается французская армия под начальством Шампионэ. Лишь при настойчивых слухах о соединении Шампионэ с частью войск Моро он приказал Краю спешить назад. Однако и эта тревога оказалась пустой; демонстрации Шампионэ проводились так медленно и нерешительно, что разоблачали свое назначение, и Суворов спокойно оставался в лагере при Асти.