Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Суворов расходился со взглядами Государя на существо вопроса. Он говорил, что вторжение во Францию поднимет все население на защиту родины, и пока республиканская армия не заявит себя за прежнее правительство, восстановление старого режима исполнимо лишь на бумаге, на языке у проходимцев-эмигрантов и в голове политических мечтателей. При Екатерине он был другого мнения, но с тех пор набралось много новых фактов. Это было вопросом высшей политики, куда ему вторгаться не подобало, но он был против немедленного вторжения в республику и считал это возможным лишь в будущую кампанию, в чем сошелся со взглядами Венского кабинета. План нового распределения армий был принят еще до сражения при Нови, когда судьба Италии не была решена окончательно. Несмотря на это, император Франц приказал Суворову приводить его в исполнение безотлагательно. Суворов не мог согласиться. Даже после победы при Нови он был убежден, что изгнание французов окончится с завладением Генуэзской Ривьерой и последними французскими крепостями; надо обеспечить зимние квартиры для подготовки к новой кампании; требуется около двух месяцев для упрочения сделанных в Италии завоеваний. Кроме того, русские войска не были снаряжены, чтобы самостоятельно вести горную войну. Им требовались необходимые запасы, заряды, горные орудия, понтоны; они нуждались в штабных офицерах, знакомых с краем. По первому плану Суворов должен был идти в Швейцарию только с 11.000 Дерфельдена, а император Франц требовал, чтобы он сменил также и Гадика. Это было невозможно, так как корпуса Дерфельдена едва хватало на смену Гадика, и Суворову пришлось бы, по словам его письма к Ростопчину: "одному со свитою прибыть к Римскому-Корсакову на своем буцефале". Павел дозволил взять в Швейцарию, кроме Дерфельдена, почти весь корпус Розенберга, но большая часть прочих невыгодных сторон плана, на которые указывал Суворов, осталась.

Все доводы ни к чему не привели. Венский двор настаивал на немедленной смене войск, не слушая никаких резонов. Он разрешил оставить войска Гадика на прежних позициях лишь на недолгое время и подтвердил Суворову - не выводить из Италии ни одного австрийского солдата. Венский двор опасался, или делал вид, что опасается, за свои владения, за Германию, Италию, и отношения между ним и русским полководцем становились все хуже. После победы при Нови Суворов отправил Императору Павлу оригиналом повеление из Вены, делавшее эту победу почти бесцельной. Он жаловался, что его "делают экзекутором какого-нибудь Дитрихштейна и Тюрпина" (члены гофкригсрата) и просил доложить Государю, что после генуэзской операции будет ходатайствовать о своем отзыве формально. Через два дня он пишет Ростопчину, почти то же; говорит, что болен и изнурен духом и что "должен вскоре в каком ни есть хуторе или гробе убежища искать". Ростопчин убеждал его отказаться: "Заклинаю вас спасением Европы, славою вашею, презрите действие злобы и зависти, вы им делами вашими с младых лет подвержены были... Как могут заграждать вам путь те, коих вы научили побеждать и остановили бегущих, забывающих стыд, верность и страх Господень". В другом его письме читаем: "Молю вас со слезами и на коленях у ног ваших, оставайтесь и побеждайте. Вам ли обижаться гнусными хитростями коварного правления, вам ли ждать соучастия в главе вашей от гнусных генералов, кои дожили, а не дослужились до сего звания? Вы их оставите - и они докажут, что их участь - или ничего не делать, или быть повсеместно битыми".

Императору Павлу Суворов откровенно излагает свою скорбь и недоверие к будущему. "Начало моих операций будет и должно зависеть единственно от обстоятельств времени, назначение которому венский гофкригсрат делает по старинному навыку к таковым идеальным политическим выметкам. Беспрерывные оттого последовавшие военные неудачи, помрачавшие славу австрийского оружия, не научили его еще поныне той неоспоримой истине, что от единого иногда мгновения разрешается жребий сражения". Про будущие операции он говорит, что для успеха их необходимее всего единодушное содействие всех союзных войск, а именно в этом и сомневается: "чтобы эрц-герцог Карл и генерал Мелас, порабощенные гофкригсрату, не отозвались неимением особенного от оного на то повеления". Не ждет он успеха и от демонстраций, предписываемых планом, говоря, что лучше сосредоточить войска для важных операций, чем разбивать их для побочных целей.

Суворов посылает другое донесение, прося у Государя прощения, что в скорби сердца упомянул об увольнении в отечество, "но когда наглостью и дерзновенностью союзного, облагодетельствованного кабинета оскорблялись некоторым образом слава и достоинство монарха моего и победоносного мне вверенного его оружия, тогда долгом поставлял я уклониться в мирное жилище". Император на него не гневался, и был тех же мыслей об австрийской политике. Не мог русский государь, даже и не с темпераментом Павла Петровича, читать хладнокровно донесения победоносного полководца, где говорилось, что несмотря на победы, поднявшие дух австрийцев, он, Суворов, получает от Римского императора "токмо равнодушные письма, наполненные иногда выговорами, или же предписаниями - относиться в такой отдаленности о всех военных операциях предварительно к нему". Не мог он не согласиться и со словами Суворова: "Непонятны для меня Венского двора поступки, когда единое мановение Вашего Императорского Величества - возвратить войска в империю Вашу - может ниспровергнуть все заносчивые его умыслы".

Венскому двору не было расчета затрагивать "славу и достоинство русского Государя и его победоносного оружия", потому что Россия представляла еще из себя колодезь, из которого Австрии приходилось пить. Но собственные интересы были для неё так дороги, а близорукость руководителей её политики так велика и средства к достижению целей до того неразборчивы, что, благодаря Суворову, подтасовка в игре обнаружилась раньше, чем было полезно для Австрии. Своекорыстные виды Венского двора скоро обнаружились по отношению к итальянским владетелям, преимущественно к Сардинскому королю. Мы уже видели, что распоряжения Суворова, измененные или отмененные Венским кабинетом, частью исходили прямо из повелений Императора Павла, частью принимались Суворовым, но соответствовали политике Петербурга. В Вене забили тревогу; полетели дипломатические ноты в Петербург; была пущена в ход угроза, что в случае вызова Карла Эммануила с острова Сардинии в Пьемонт австрийские войска будут выведены оттуда в Ломбардию. Тем временем Суворов послал Пьемонтскому королю приглашение возвратиться в свои владения и сообщил об этом Разумовскому, но посол не посмел передать новости Тугуту, а умолял Суворова отсрочить исполнение. Подоспело и решение из Петербурга: Павел уступил союзникам. Из Вены послано Суворову повеление и поставлена на вид его обязанность - беспрекословно исполнять повеления Венского кабинета.