Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Из этих инструкций видно, как здраво смотрел Суворов на кордонную войну, излюбленную австрийцами. В письмах Разумовскому он не раз говорил про фальшивое направление их военного искусства и упоминал про "знаменитый Лассиев кордон" в последнюю Турецкую войну, который турки прорывали когда хотели и где хотели. Приведенные наставления доказывают, что Суворов вовсе не требовал одоления неприятеля во что бы то ни стало, как это многие полагают. Он не вводил отступательный принцип в обучение войск, как начало деморализующее, и в беседах с людьми противоположной школы стоял за наступательную теорию, не допуская и таких изъятий, которые сам делал на практике. Однажды Мелас, будучи раздражен сарказмами Суворова на счет ретирад, сказал ему с досадой: "Да, я ведь забыл, что вы генерал Вперед". Суворов отвечал ему: "Правда, вперед; но иногда оглядываюсь и назад, однако не для того, чтобы бежать, а чтобы напасть". Все это Меласу и другим было не понять. Он говорил: "У меня правило - атаковать, не обороняться и слабому отряду благовременно уступать сильнейшему".

И в Асти, и в Александрии Суворов вел обычный образ жизни. Вставал чуть свет, несколько раз в день обливался холодной водой, ходил одетый в легкую летнюю материю, обедал в 8 часов; работал в кабинете прилежно и много. Его часто посещали иностранцы, преимущественно англичане, люди родовитые или высоко стоящие; он с ними беседовал о литературе, современной политике, военном деле. Беседа велась преимущественно за столом, оттого зачастую обедало у Суворова много приглашенных; он даже переносил срок обеда на 9 часов утра, говоря с забавною серьезностью, что этого требует приличие, так как англичане садятся за стол позже европейцев. Обеденное время служило для Суворова отдыхом и развлечением; он был за столом весел, разговорчив, шутлив, засиживался долго, иногда часа по три, оттого зачастую съедал и выпивал лишнее. К концу обеда Суворов обыкновенно начинал дремать, так что кто-либо из адъютантов подходил к нему и напоминал, что время вставать из-за стола, или Прохор толкал его без церемонии под бок, говоря: "пора, сударь, спать". Имели они полномочие - удерживать хозяина от излишества в еде и питье, только это не всегда исполнялось с успехом.

Обед бывал обыкновенно прескверный, особенно в постные дни, и только привычные люди могли им удовлетвориться; прочие или почти ничего не ели, вставали из-за стола голодные и отправлялись куда-нибудь наверстывать недостатки Суворовской кухни, или же, заставив себя сделать честь знаменитому хозяину, расстраивали желудок и принимали лекарство. За столом Суворов давал полный ход своим причудам: приказывал обносить водкой того, кто после молитвы Отче наш не сказал аминь, смотрел, чтобы кто-нибудь не просыпал невзначай соль, декламировал финские песни, осыпал сарказмами генералов, которые неловким выражением или поступком становились в разрез с его складом понятий. Насмешек Суворова боялись все, не исключая даже таких уважаемых им лиц, как Дерфельден. По мере того, как положение и знаменитость его возрастали, Суворов стеснял себя все меньше, и выходки его переходили иногда из невинных чудачеств в распущенность и непристойность. Так, он часто появлялся в окне голый, т.е. в своем излюбленном домашнем летнем костюме, в котором несколько лет назад принимал визит Платона Зубова. Заурядные чудачества шли своим чередом. Меласа он часа по два держал, рассказывая ему про русскую масленицу, про блины, передавал ему эпизоды русской деревенской жизни, учил произносить трудные русские слова, или давал военные наставления, цитируя свое боевое прошлое. Мелас хлопал глазами, пыхтел, потел, пока наконец не вырывался из этой пытки, и по поводу Суворовских самовосхвалений замечал Фуксу, что этот человек подавляет своей гордыней, на что впрочем имеет право. Разговаривая с лордом Бентинком, Суворов все натягивал свои якобы спускавшиеся чулки, намекая на желание получить орден Подвязки. Принимая молодого комиссариатского чиновника, получившего поручение купить для армии 5,000 пар сапогов, он бросился к нему на шею и вскричал: "иди спасать Европу". В Асти его навестил 85-летний маркиз, пожелавший познакомиться с героем эпохи. Дряхлый старик с трудом втащился в приемную; Суворов его обнял, расцеловал и посадил, сам пред ним стоял и беспрестанно называл "папенькой", а окружающим пояснял, что юность должна чтить старость. Состоявший при нем Фукс попал однажды под боевой огонь и, чтобы избавиться от подобных сюрпризов, сознался Суворову, что боится. "Не бойся ничего", сказал ему Суворов: "Держись только около меня, я ведь сам трус".

Все шутки, выходки и дурачества практиковались почти исключительно в людях, в обществе, за столом; в кабинете, за деловыми занятиями, им не было места. Тут Суворов являлся другим человеком, и разве только немогузнайство или что-нибудь равносильное могло вызвать в нем выходку. Если он диктовал приказания, исполнитель не смел вымолвить ни слова; при докладах также надлежало держать ухо востро и быть крайне внимательным. Только приспособившись ко всем требованиям Суворова, лица, состоявшие при нем, приобретали уверенность в себе, не боялись своего начальника и даже во многих отношениях вертели им по своему усмотрению.

Непроизводительно для целей войны проходили недели в Асти. Дипломатия работала, но различие целей трех союзников клало на эту работу печать а разрушения. Чего не успели сделать Суворовские победы, то не могло быть исполнено переговорами.

Еще весной предполагалось расширить союз привлечением Пруссии, северных германских владений, Дании и Швеции, а также освобождением Голландии от Франции. Проект не удался, но мысль о предприятии против Голландии не была оставлена. Вырвать из рук неприятеля голландский флот и завладеть им или хоть истребить его было мечтой Лондонского кабинета, которая прикрывалась официальной целью - уничтожить Батавскую республику и восстановить прежний порядок. Эта цель отвечала взглядам русского Императора, а потому он, не ожидая решения подробностей, приказал снаряжать войска и флот для экспедиции против Батавской республики. То же делалось в Англии; герцог Йоркский был назначен главнокомандующим союзными силами. Приготовления велись спешно, но заключенный договор по настоянию Лондона содержался в секрете от Австрии.

Суворову сообщили о морской экспедиции к берегам Голландии. Он был противником крупных десантов и потому пришёл в отчаяние, представлял себе будущность предприятия в самом мрачном свете, и говорил: "Господи, да не буду я пророком". Опасения его сбылись, хотя и по другим причинам.

Как только Венский кабинет проведал про секрет Англии и России, он решил использовать Голландскую экспедицию к возвращению Нидерландов под владычество Австрийского дома, и принялся расчищать путь прокламациями к бельгийскому народу, дипломатическими нотами и пр. Следующей ступенью к цели стало новое размещение войск. Между Петербургом и Лондоном решено было оставить в северной Италии одни австрийские войска, а в Швейцарии сосредоточить все русские под началом Суворова для вторжения во Франш-Контэ. Эрц-герцог Карл должен был прикрывать их правый фланг, а австрийские войска в северной Италии - левый. План решено приводить в исполнение по совершенном утверждении союзников в Италии и Швейцарии. Предложение Англии и России сообщили Венскому двору, который потребовал изменения: эрц-герцогу Карлу действовать на нижнем Рейне, войдя в связь с англо-русским десантным корпусом в Голландии и стараясь поднять в Бельгии восстание против французов, а для связи эрц-герцога и Суворова учредить небольшую промежуточную армию. Кроме того, Австрийское правительство предлагало отложить до будущего года вторжение в пределы Франции, перемещение же русских войск из Италии в Швейцарию исполнить безотлагательно, но постепенно. Не усмотрев в этом контрпроекте задних мыслей, Павел согласился. Для него было важно, что вторжение во Францию оставалось в силе, хотя и отлагалось; кроме того, ему было приятно, что главное предприятие поручалось его войскам и его полководцу.