Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Суворов был страшен для Франции и иноземных сторонников французской революции, как не был страшен ни один полководец коалиции. Он олицетворял неприятельское вторжение и кровавую контрреволюцию, а ручательством в успехе служило его дарование, гласно отрицаемое, но признаваемое с ужасом в глубине души. Да и как было не бояться этого скифа или гунна, когда два лучших полководца республики не могли отразить его ударов, а французские войска, семь лет победоносно противостоявшие образцовым европейским армиям, были им раз за разом биты наголову? При таких условиях выдумки и пасквили были естественными и понятными. Логичность этой ненависти подкрепляется и принципами Императора Павла и малой культурой, интеллектуальной и материальной, отдаленной страны, откуда явились грозные полчища для разрушения дела, вовсе до них не касающегося. Но когда острая пора миновала и настоящее стало историей, угол зрения должен был измениться. Если мы этого еще не дождались и о Суворове сохраняются в западных литературах неверные понятия, то причин тому много: оскорбленная национальная гордость, издавна усвоенная точка зрения на Россию и на все русское, слишком поверхностное знакомство с оригинальною личностью Суворова, о которой и в России имеются лишь смутные понятия, своеобразные свойства его военного дарования; наконец, едва ли не больше всего, его чудачество.

Гримм, пораженный неудачами русских войск Германа и Корсакова, пишет гр. Воронцову, что "следовало бы иметь еще двух или трех запасных Суворовых, дабы они находились всюду во главе войск". В 1807 году на балу в тюльерийском дворце Макдональд сказал русскому посланнику, указывая на окружавших Наполеона лиц: "Не видать бы этой челяди тюльерийского дворца, если бы у вас нашелся второй Суворов".

Наступившая вскоре эпоха Наполеоновских войн была временем наибольшего поклонения Суворову: в эту пору имя его неумолчно слышалось в песнях русских солдат, даже народа, и сделалось национальною драгоценностью. Когда, после кончины Аркадия Суворова в 1811 году, его дети, внуки генералиссимуса, остались при скудных средствах существования, и Император Александр I, во уважение заслуг деда, назначил им 20,000 руб. ежегодного пособия, все русское общество встретило с горячим сочувствием и благодарностью эту справедливую милость Государя. Имя Суворова продолжало жить и в Николаевское время: в войсках еще пелись песни о Суворовских делах и походах, загроможденные вымыслами, в казармах еще рассказывались анекдоты, большей частью небывалые, о подвигах и причудах генералиссимуса. Теперь настало время истории.

С удалением Суворова в Швейцарию, австрийцы бесцеремонно распоряжались в Италии. Пьемонт подвергся разорению, и в Турине вспыхнуло возмущение. При новом вторжении французов австрийцы вынуждены были прибегнуть к формированию пьемонтской армии, на которой настаивал Суворов, но и тут остались верны себе, не позволив издать воззвания от имени Сардинского короля, а самого его подвергли оскорблениям. Император Павел требовал категорических объяснений. Колычев, ненавидевший Тугута, усердно исполнял волю своего Государя, но Тугут продолжал оттягивать и лавировать. Он завязал тайные сношения с Францией через испанского посланника, для заключения сепаратного мира. Русскому Государю это было известно, но он терпел в надежде сохранить союз. Терпение его лопнуло по получении 10 октября известия о цюрихском погроме, и разрыв совершился.

11 октября Павел послал императору Францу сухое, проникнутое негодованием письмо, в котором виной несчастия ставилось преждевременное выступление эрц-герцога Карла из Швейцарии, и в коротких, но самых категорических выражениях разрывался союз с Австрией. Франц II был смущен, Тугут не меньше, однако скоро ободрился в надежде, что припадок гнева у русского Государя пройдет, и повеление будет отменено. На этот раз он ошибся.

Суворову приказано занять позицию между Лехом и Изером, т.е. почти то, что он уже сам сделал, и готовиться к походу в Россию. Суворов тотчас приступил: у Баварского курфирста сделал заем денег, донес императору Францу о предстоящем походе, просил выслать австрийских комиссаров для заготовления довольствия войскам, испрашивал средства к перевозке из Италии оставшихся там больных, раненых и резервной артиллерии. Затем войска стали стягиваться к Аугсбургу и 15 ноября выступили.

Уже в походе Суворов получил от Франца рескрипт с просьбой отложить выступление, в надежде, что русский Государь отменит свое повеление. Еще настоятельнее была просьба эрц-герцога Карла, который приводил разные доводы, чтобы удержать Суворова, старался повлиять на его самолюбие и давал обещание оказывать всевозможное содействие, если он останется для продолжения войны. Суворов отвечал, что не может остановить движение войск без нового повеления и поступил правильно. Павел писал: "Я весьма рад, что узнает эрц-герцог Карл на практике, каково быть оставлену не вовремя и на побиение; но немцы люди годные, все могут снесть, перенесть и унесть". Ростопчину велено, "когда придет официальная нота о требованиях двора Венского, то отвечать, что это есть галиматья и бредни".

Разрыв союза и возвращение в отечество армии Суворова произвели сильное впечатление в Европе. Но перемена порядка вещей была еще радикальнее, чем казалась сначала, только совершилась не сразу. За разочарованием русского Государя в одном союзнике наступило недоверие к другому, и первым к тому поводом была неудачная Голландская экспедиция.

Главнокомандующий герцог Йоркский и начальник русского корпуса генерал Герман не смогли выполнить возложенное на них предприятие, и пророчество Суворова оправдалось. Первые шаги экспедиции были счастливы, но потом пошли неудачи вперемежку с частными, бесполезными успехами, и вскоре стало ясно, что расчеты союзников не оправдаются. Ни войска, ни народ Батавской республики не соблазнялись предлагаемым им Оранским знаменем. В продолжение шести недель произошло пять сражений, которые стоили очень дорого обеим сторонам, но республиканская армия держалась упорно. Союзные госпитали были завалены больными и ранеными, из строя выбыло больше половины высаженных на берега Голландии, а для пополнения убыли не имелось средств, тогда как к неприятелю подходили подкрепления. Снабжение войск продовольствием и военными запасами также было чрезвычайно затруднено, ибо сообщения с Англией производились медленно и с риском. Между русскими и английскими войсками не было единства в действиях, вследствие различия организации, обучения и даже темперамента; да и одни русские войска в разных делах, как бы не походили на самих себя, до того велико было отсутствие точной идеи в их командовании. Генерал Герман попал в плен, заместивший его Эссен был в постоянных столкновениях с русским посланником в Лондоне; беспорядок во всем царил страшный. Ростопчин писал С. Воронцову про Суворовскую армию: "Я не могу постигнуть, что это те же самые русские люди, как и в Голландии". Крупные встречи противников продолжались до конца сентября, затем герцог Йоркский начал переговоры с французским главнокомандующим Брюном и заключил перемирие. Военные действия были прекращены, и в начале ноября Голландия очищена.