Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Получал Суворов приветствия и поздравления и от незнакомых лиц.

В газетах появился приказ Массены по войскам о Швейцарской кампании, где успех французов и неудача русских были преувеличены. Суворов пришел в негодование, продиктовал два опровержения и велел послать в газеты. В реплике, написанной с иронией, но в приличной форме, он говорит про пылкое воображение Массены, преувеличившее русские потери до цифры, превышающей общее число их войск. Напомнил про бедственное для французов мутентальское дело, опровергает другие хвастливые выходки и в заключении говорит, что если французский главнокомандующий решил возбудить энтузиазм своей армии, ему следовало прибегнуть к какой-нибудь другой басне, а не к грубому обману, который можно без труда опровергнуть. Появилось также изложение событий Швейцарской кампании в Precis des evenements militaires, гамбургском периодическом издании генерала Матье Дюма для ознакомления публики с современными военными действиями. Изложение событий не во всех подробностях сходно с истиной, как понимал ее Суворов, не всегда в его пользу и с преувеличением русских сил. Суворов снова продиктовал две заметки для газет, одну на французском, другую на немецком языке.

Тугуту не нравилось решение Суворова остаться на зимних квартирах в австрийских владениях, и был послан граф Бельгард, приверженец Тугута, интриган, человек заносчивый и несговорчивый, который к тому же не любил Суворова. Колычев и английский посланник Минто старались уговорить Тугута послать кого-нибудь другого, но безуспешно, и потому Минто поехал сам вслед за Бельгардом, дабы по возможности исправить, что он напортит. Официальной целью переговоров был план будущей кампании, но Суворов был предупрежден насчет истинной цели. Бельгард встретил у него вежливый, но холодный прием. На все убеждения о необходимости вывести русские войска из Австрии, Суворов отвечал невозможностью этого исполнить без повеления Павла. Про планы кампании говорил, что прежде представит своё мнение на усмотрение Государя. Бельгард переходил в дерзкий тон, говоря, что у Австрии довольно своих войск и она в русских не нуждается, и требовал, чтобы Суворов немедленно ушел из австрийских земель вперед или назад. Суворов невозмутимо повторял прежние ответы. Бельгард, выходивший из себя от бесстрастности Суворова, дошел до крика и угроз, но Суворов, узнавший, что многие его винят в разрыве, запасся двойным терпением, "дабы не было поклепа, что я великого монарха в неудовольствие привел на Венский двор". Бельгард уехал, ничего не добившись, но выслушал от Суворова несколько горьких истин. Ему было сказано, что затруднения в продовольствии войск есть только предлог, чтобы сжить русские войска; еще во время святок привелось ему выслушать от Суворова фразу: "Играли Неаполем, мстили Пьемонту, а теперь хотят играть Россией".

Ни мелкие неприятности, ни гнет мысли об исходе кампании, не влияли на образ жизни Суворова. Не будучи охотником до шумных обществ, он отступил от своего обычая, ездил в гости довольно часто и принимал у себя, особенно в святки. Он всегда дорожил святками, справлял их каждый год по русскому обычаю и не отступил от этого и в Праге. Здесь устраивались у него святочные игры, - фанты, жмурки, жгуты, гаданья; все принимали в них участие, в угоду знаменитому хозяину: и лорд Минто, и Бельгард и знатные дамы, и путешественники. Шли танцы, пелись хором песни, одна забава сменялась другою, путаница происходила невообразимая, так как для большинства все это было внове. Суворов танцевал, пел, исполнял с точностью, что требовалось фантом; нарочно спутывал игры и потом от души хохотал. Трудно было принять его за человека, вознесенного судьбою на недосягаемую высоту, за 70-летнего старика, дни которого сочтены.

Бывали у него утренние приемы и обеды; присутствовали гости и на богослужении в его домовой церкви. За стол садились обыкновенно между 8 и 9 часами утра; стряпня была такая же, как в Италии, т.е. выносимая для одних привычных; обед продолжался часа полтора или два. Выйдя к гостям, Суворов обыкновенно целовался со всеми и благословлял каждого; за столом ел и пил больше всех, ведя оживленный разговор, причем сам говорил тоже больше всех. Темы для разговора были самые разнообразные, например об Илиаде, о песнях Оссиана, о сочинениях Руссо, Вольтера, Монтескье, но беседа часто сворачивала на военные заслуги хозяина. Суворов был не прочь, и не отличался скромностью, извиняя себя примером древних Римлян, которые прибегали к самовосхвалению, чтобы возбуждать соревнование в слушателях. При этом Суворов развивал свои военные принципы, говорил, что мелочей не любит, а видит вещи en grand, как и учитель его Юлий Цезарь. По окончании обеда Суворов давал всем благословение и отправлялся на несколько часов спать. В церкви он бывал часто, выстаивал всю службу, поминутно крестясь и делая земные поклоны, пел на клиросе, дирижируя певчими. Вообще в церкви ли, дома, в частных собраниях или в публичных местах, он держал себя одинаково непринужденно. Так как взгляды его и привычки во многом расходились с общепринятыми, и беспрестанно проскакивали совсем уже необычные причуды и выходки, то знаменитость Суворова как эксцентрика шла в параллель с его военной славой и даже брала верх.

Были различные мнения о причине странностей и причуд Суворова, сделавших из него особого человека, несмотря на то, что он жил в эпоху и в обществе, где редкое выдающееся лицо не заявляло претензий на оригинальность. Говорят, что ему запали в душу слова императрицы Екатерины, что все великие люди отличались странностями и причудами, которые клали на них особую печать.

Но чудачества Суворова не появились внезапно. В возрасте 10-12 лет он уже отличался от других детей и получил какую-то кличку. Находясь в полку, он тоже был не таким, как другие. Во время Семилетней войны, когда Екатерина не находилась еще на престоле, а Суворов был безвестным штаб-офицером, его уже знали, как эксцентрика и, по случаю приезда его на побывку к отцу, приходили на него смотреть, как "на сущего чудака".

Говорят, что маску он надел для того, чтобы в век карьер, основанных не на личном достоинстве, обратить на себя внимание, представляясь неопасным соперником, и пробираться вперед, никого не затрагивая. Существует и такой взгляд, что гениальный Суворов, чувствуя свое фальшивое положение в тогдашней обстановке, поневоле прибегнул к причудливой личине.

Суворов с ранних лет был предоставлен себе, проводил большую часть времени в одиночестве, беседуя с книгами, чуждался собраний, даже игр, - вот когда под эксцентрические особенности его натуры был подведен житейский фундамент. Поступив потом в полк, он предался физически и морально всепоглощающей страсти к военному делу, не имел досугов, не бывал в обществе и держался прежнего пути, полный мечтами о будущем. При природной закваске и таких условиях в нем неизбежно должны были развиться особенности, не подходящие к общепринятым формам жизни. Веселый характер придал странностям шутливое направление, а долгая солдатская служба наложила на шутки грубоватый характер, пахнущий солдатской палаткой. Когда, при расширившейся служебной сфере и заслугах, он натыкался на неприятности, на несправедливости и получал чувствительные уколы своему самолюбию, в нем развился сарказм, и шутки делались едкими и злыми. В Праге ему представлялся австрийский генерал, большого роста, которым он был недоволен. Суворов схватил стул, встал на него, поцеловал генерала и сказал присутствующим: "Это великий человек, он меня там-то не послушал", а потом повторил свои слова по-немецки. Генерал побледнел, а Суворов перестал обращать на него внимание. В Праге один из вельмож давал бал. Была приготовлена пышная встреча генералиссимусу, лестница уставлена сверху донизу растениями и стояли две шпалеры нарядных дам. Выйдя из кареты и подойдя к лестнице, Суворов сделал "такую непристойность, которая заставила дам отвернуться" (вероятно высморкался по-солдатски), а Прошка подал ему полотенце обтереть руки. Суворов пошел по лестнице, раскланиваясь на обе стороны; наверху его встретили музыкой, и одна из дам, беременная, запела: "славься сим Екатерина". Суворов слушал с видимым удовольствием, потом подошел к певице, перекрестил будущего ребенка и поцеловал ее в лоб, отчего она вся вспыхнула. Начались танцы; Суворов ходил и смотрел на танцующих; когда же заиграли вальс, и пары понеслись одна за другой, он подхватил своего адъютанта и пошел с ним вальсировать не в такт, в противоположную сторону, сталкиваясь с танцующими. Обходя комнаты, он заметил картину, изображавшую отступление Моро в 1796 году. Суворов обратился к хозяину, не желает ли он видеть, как на самом деле ретировался Моро. "Вот так", сказал Суворов, побежал по комнатам, спустился с лестницы, сел в карету и уехал домой. Говорили, что вся эта сцена была разыграна Суворовым потому, что хозяйка дома была дочь Тугута.