Елена Майорова - В огне революции [Мария Спиридонова, Лариса Рейснер]

Даже на фоне ужасов Гражданской войны кровавые расправы над красноармейцами в 1918 году в Свияжске стоят на первом месте.

Очерк «Свияжск» впоследствии никогда не переиздавался.

Красная флотилия двигалась к Каспию. Здесь не так чувствовался голод, царивший в Центральной России. Зимой 1919 года Андрей Белый делился с другом, писателем Ивановым-Разумником. «Писать книги нельзя — нет бумаги; писать письма нельзя — города отрезаны друг от друга; работать нельзя — ибо в комнатах стоит такой холод, что люди прячутся под одеяла; есть тоже нельзя. Что же можно? Все немногое, что разрешено, обставлено столькими бумагами, расписками, удостоверениями, талонами, что люди просто отказываются от счастья получить сухую селедку, когда получение ее обставлено всякими стояниями на морозе; спрашивают не только талоны и бумаги, спрашивают… корешки от талонов (чаще и чаще); словом, право на жизнь — чисто биологическую — обставлено столькими бумагами, что многие задумываются, стоит ли жить; умирать — разрешается сколько угодно: вот она, «новая жизнь»!

Ларису назначают комиссаром Морского Генерального штаба (когенмором). Назначение, судя по всему, произошло по инициативе Л. Троцкого. «Она была совершенно неожиданной в Морском Генеральном штабе, сплошь состоявшем из бывших офицеров царского военно-морского флота. В то время командующим морскими силами республики был Альтфатер, как говорили, незаконный сын Александра III… Она удивительно тонко умела с офицерами ладить и создавала хорошую деловую обстановку».

Лариса пригласила к себе отца с матерью, частью чтобы подкормить их, оголодавших в Москве, частью чтобы похвалиться своим новым положением. В Астрахани семья Рейснеров занимала здание бывшего Азовско-Донского банка, по Волге перемещалась на императорской яхте «Мезень». «Мы все время жили на пароходе или делали поездки на фронт… Мы с матерью прямо расцвели. А если прибавить к этому, что мы буквально утопали в винограде и персиках, что все дивные рыбные блюда были у нас в изобилии — одной икры мы с матерью за эти месяцы съели больше, чем за всю нашу жизнь — то внешняя сторона нашего блаженства станет тебе ясна», — писал Михаил Рейснер сыну.

Лариса заставила Раскольникова назначить отца, бывшего приват-доцента Психоневрологического института, начальником Побалта, то есть партийным комиссаром флота Михаил Андреевич важно рассказывал сыну: «… Фед. Фед. оказывал мне самое дружеское содействие. В Астрахани я согласился принять на себя у Фед. Федоровича заведование политическим отделом всей его флотилии». Михаил Рейснер организовал для матросов курс развивающих лекций и остался очень доволен произведенным впечатлением. Однако назначение этого глубоко чуждого балтийским морякам человека, естественно, могло лишь скомпрометировать политику руководства. Так и произошло. Вскоре тестя Раскольникова пришлось отстранить от должности в связи с резким недовольством снизу.

Вообще впечатления о Волжской флотилии диаметрально противоположны по тональности. Сохранились записи воспоминаний на счет комиссара Ларисы моряков — они таковы, что пересказывать неловко. Расположенные к Ларисе мемуаристы повествуют о ее отваге и находчивости, о смелых рейдах в тыл врага, о ее революционной справедливости. По словам Льва Никулина, Лариса чеканила ему в разговоре: «Мы расстреливаем и будем расстреливать контрреволюционеров! Будем!» Даже чрезвычайно доброжелательно настроенный к Ларисе мемуарист отмечает ее «расстрельные наклонности». В этом она, быть может, бессознательно, но почти буквально следовала рекомендациям Михаила Бакунина: «В революционере должны быть задавлены чувства родства, любви, дружбы, благодарности и даже самой чести. Он не революционер, если ему чего-либо жалко в этом мире. Он знает только одну науку — науку разрушения».

Ее боялись все матросы флотилии, потому что она не пряталась от вражеских снарядов и с садисткой улыбкой сама расстреливала пленных белогвардейцев. Наверно, было тяжело преодолеть отвращение к оружию. Но стоило только начать, и дело пошло.

Увы, в этом Лариса была не одинока. Символом «революционной» жестокости стала другая большевичка, Розалия Залкинд, больше известная как Роза Землячка. В Крыму, куда ее отправили наводить новый порядок, Черное море у берегов стало красным от крови расстрелянных. «Бойня шла месяцами. Смертоносное таканье пулемета слышалось до утра… В Симферополе расстреляли 1800 чел., в Феодосии — 420, в Керчи —1300 и т. д.», — рассказывал в опубликованных за рубежом статьях и в книге о красном терроре известный историк и общественный деятель Сергей Мельгунов (1880–1956). «Пулеметы в Крыму работали не переставая, пока «товарищ Демон» не скомандовала: «Жаль на них патронов. Топить. И все». Приговоренных собирали на баржу, привязывали к ногам камни и сбрасывали в море. Часто это делалось на глазах у жен и маленьких детей, которые, рыдая, умоляли о пощаде. Но лозунг большевиков призывал: «Долой любовь к ближнему! Мы должны научиться ненависти». Потом рыбаки, выходившие на лов, видели, как в воде стоит армия мертвецов. Роза не только давала отмашку на уничтожение людей, но и сама активно участвовала в казнях. А в советской печати писали: «Удивительным человеком была Землячка. Не уставала заботиться о людях. Работала, не жалея сил».

Беспристрастные наблюдатели вспоминают о том, как супруги-революционеры Лариса и Федор на стоянках располагались в старинных усадьбах, брошенных обитателями, с их «Рембрандтами и книгохранилищами», как прекрасная Лариса принимала в захваченных поместьях ванны из шампанского, как завели обширный штат прислуги, устраивали на прежний манер «приемы». Нечего и говорить, какое впечатление производило на моряков, в том числе партийных, поведение их начальников.

Апологеты Рейснер ни слова не говорят об этих низменных материях, но она сам в письме близким подтверждает слухи о заурядных реквизициях: «Передам для вас Беренсу кипу старой китайско-персидской живописи, а себе оставлю на счастье только дивного Будду, взятого в глиняном храме посреди выжженных калмыцких степей».

Ничуть не брезгуя, Лариса облачалась в роскошные наряды с чужого плеча; ее гардероб чудовищно разросся, на руке сверкал огромный бриллиант. Жили адмирал и комиссар в покоях царицы. Узнав, что императрица однажды начертала алмазом имя «Алиса» на оконном стекле кают-компании, Лариса тотчас же чертит свое.