Елена Майорова - В огне революции [Мария Спиридонова, Лариса Рейснер]

С таким неординарным человеком судьба свела Дару или она сама посодействовала судьбе — теперь это узнать невозможно.

Лариса, никогда не сомневавшаяся в собственной красоте и утвердившаяся в своем журналистском даре, не собиралась удовлетворяться скромной ролью очеркиста и жены военного моряка. Она стала выполнять разведывательные задания Троцкого, отправляясь во вражеский тыл под видом крестьянки: разузнавала расположение белых, хаживала в разведку в занятую белочехами Казань. В августе 1918 для восстановления связи между штабом и воинскими частями Красной 5-й армии она совершила рейд из Свияжска до станции Шихраны.

Можно предположить, что Лариса и Троцкий были знакомы и раньше — белые пятна в ее биографии уже не восполнить из-за ее посмертной судьбы и за давностью лет. В письме к родителям она рассказывала: «Троцкий вызвал меня к себе, я ему рассказала много интересного. Мы с ним теперь большие друзья, я назначена приказом по армии комиссаром разведывательного отдела при штабе (прошу не смешивать с шпионской контрразведкой), набрала и вооружила для смелых поручений тридцать мадьяр, достала им лошадей, оружие и от времени до времени хожу с ними на разведки. Говорю с ними по-немецки».

В современном Музее гражданской войны в Свияжске скульптурно воссоздана сцена доклада Ларисы Рейснер, вернувшейся из разведрейса, Льву Троцкому.

Два незаурядных человека не могли не потянуться друг к другу.

Троцкий, сын одаренных, но малообразованных родителей был покорен аристократическим происхождением фон Рейснер. Сейчас он был всесилен, но в нем еще жил мальчик из еврейского местечка, гимназист-критикан из провинциального Николаева. Ему, любителю французских романов, общение с утонченной красавицей благородных кровей навевало грезы о чистокровный скакунах, несущих рыцарей без страха и упрека, о звоне длинных клинков, о трепещущих на ветру фамильных стягах. Воображались блестящие и вероломные вельможи, покорно склоняющиеся перед всесильным Храповицким, секретарем «Семирамиды Севера» — императрицы Екатерины. Тускло мерцали золотые обрезы фолиантов на университетских полках темного дерева. «Полностью сконцентрированный на революции» по словам его первой жены Людмилы Соколовской, Троцкий иногда попадал под очарование момента.

Ларису же завораживали острота его ума и безжалостность государственного деятеля. Восхищало умение отражать доводы противника, сочетать фанатическую приверженность своему делу с умением лавировать и, иногда чуть-чуть, а иногда сильно смещая акценты, подменяя причины следствиями и наоборот, используя спекулятивные построения, привлекать на свою сторону представителей разных кругов. Покоряла даже слегка покровительственная манера человека, стоящего очень высоко на общественной лестнице. Давно известно, что самый сильный афродизиак — это власть.

Естественное влечение между молодой очаровательной женщиной и практически всемогущим харизматичным мужчиной средних лет подогревалась общностью психологических и ментальных установок. Оба были динамичны, жадно стремились к новым впечатлениям, высоко ставили себя над толпой, и в то же время проповедовали абстрактную любовь ко всему «трудовому человечеству». Возможно, Лариса в мечтах уже видела себя супругой, Эгерией этого великого государственного человека. Правда, он был женат, и уже вторым браком, но что значила какая-то Наталья Седова по сравнению с божественной Ларисой Рейснер! Но, кажется, Троцкий в тактичной форме дал ей понять, что простая сердечная привязанность недоступна для него — лишь потому, что все отдано революции.

Недолгое время, когда отсутствовал Раскольников, участвовавший в военных операциях, Лариса проводила ночи с наркомом в купе его знаменитого бронепоезда. Ходили слухи, будто Раскольников, неожиданно вернувшись, застал их «на месте преступления», но понял и простил. Несмотря на кратковременность связи (а, может быть, именно благодаря ее непродолжительности), Троцкий сохранил о Ларисе нехарактерные для него нежные воспоминания, не без намека на близость. «Ослепив многих, эта прекрасная молодая женщина пронеслась горячим метеором на фоне революции. С внешностью олимпийской богини она сочетала тонкий иронический ум и мужество воина». Он называл ее бесстрашной Афиной Палладой, богиней революции.

Лариса, мечтающая «с Троцким умереть в бою, выпустив последнюю пулю в упоении, ничего уже не понимая и не чувствуя ран…», посвятила наркому свою поэму «Свияжск». А в книге очерков «Фронт» она изобразила его великим человеком, «сумевшим дать новорожденной армии железный костяк». Тогда это мнение было общепринятым. Даже Сталин до того, как началась борьба за власть, писал, что победу в Октябрьской революции и Гражданской войне «нельзя представить без участия «товарища Троцкого».

Казанское приключение Ларисы, как и многое другое в ее биографии, всегда вызывало массу вопросов.

Экстренное наступление на Казань было вызвано, в частности, необходимостью отбить у белых хранившийся в Казани царский Золотой запас, который Ленин и Троцкий планировали вывезти в Москву, но не успели. Правда небольшая часть Золотого запаса все же была отправлена в Москву. В столице мирового пролетариата она бесследно исчезла. Краеведы Казани утверждали, что из казанского филиала Госбанка России пропало около 140 млн. царских золотых рублей и драгоценности. Может быть, смелые рейды отважной разведчицы ставили целью узнать не только о Раскольникове, о других товарищах, пленных и погибших, но и о захваченном «чехо-сербо-японо-казано-татарскими патриотами» (выражение Ларисы Рейснер) Золотом запасе России.

Лариса была очевидцем того, что назвала «свияжской трагедией» и оправдала действия суда: «Судили и расстреляли 27 коммунистов, бежавших в числе прочих на пароходы в самую ответственную минуту. Об этом расстреле 27-ми много потом говорили, особенно, конечно, в тылу, где не знают — на каком тонком волоске висела дорога на Москву и все наше, из последних сил предпринятое, наступление на Казань. Во-первых: вся армия говорила о том, что коммунисты оказались трусами, что им-де закон не писан, что они могут безнаказанно дезертировать там, где простого красноармейца расстреливают, как собаку. Если бы не исключительное мужество Троцкого, командарма и других членов Реввоенсовета, престиж коммунистов, работающих в армии, был бы сорван и надолго потерян. Нельзя убедить никакими хорошими словами армию, которая сама в течение шести недель терпит всевозможные лишения, дерется без сапог, без теплого белья и перевязочных средств, что трусость — не трусость, и что для нее есть какие-то «смягчающие вину обстоятельства». Говорят, среди расстрелянных комиссаров были хорошие товарищи, были и такие, вина которых искупалась прежними заслугами — годами тюрьмы и ссылки. Совершенно верно. Никто и не утверждает, что их гибель — одна из тех нравоучительных прописей старой военной этики, которая под барабанный бой воздавала меру за меру и зуб за зуб. Конечно, Свияжск — трагедия…». Но иначе, по мнению Л. Рейснер, «никогда бы не выкристаллизовался ее — Красной Армии — железный дух, никогда бы не было этой спайки между партией и солдатской массой, между низами и верхами комсостава».