Том 5. Литература XVIII в.

О многообразии художественных поисков Шиллера — драматурга свидетельствуют две следующие, столь непохожие одна на другую драмы: «Орлеанская дева» (1801) и «Мессинская невеста» (1803), уже принадлежащие XIX столетию.

Последнее десятилетие жизни Шиллера (1795–1805) принесло ему также славу великого поэта. Ранние стихи Шиллера были малооригинальны, многое в них напоминало Клопштока, тон их был нередко наивно — сентиментальным. В философских стихотворениях 1785, 1788, 1789 и 1795 гг. Шиллер проявляет себя мастером стиха, но ему не удается преодолеть известной рассудочности. Мысль поэта формулируется остро и ярко, но не воплощается в живые художественные образы: философ подавляет поэта. Годы 1790–1794 были вообще поэтически бесплодными (сохранилось лишь несколько альбомных стихотворений). Перелом происходит в 1795 г. Расширяется тематический диапазон, виртуознее, многообразнее становится стих, богаче — выразительные средства поэтического языка. В 1797–1798 гг. Шиллер создает свои замечательные баллады — «Кубок», «Перчатка», «Ивиковы журавли», «Порука» и др., и Гете не устает восхищаться поэтическими удачами своего друга.

Многие годы Шиллера волновала тема искусства и мысль о роли художника. Жанр баллады позволяет драматически, в зримых образах раскрыть не только историю убийства поэта Ивика и возмездия за него, но и моральную силу великого искусства: потрясение, вызванное трагическим спектаклем, вырывает признание у преступника («Ивиковы журавли»). Искусство поэта и драматурга счастливо соединяются в балладах Шиллера, отличающихся динамичностью сюжета, богатством красок, живописующих героя и его окружение. Гете, например, удивлялся, как убедительно ярко изображено Шиллером море в балладе «Кубок» (хотя сам поэт моря никогда не видел).

Нельзя не отметить, что выдающийся пропагандист Шиллера в России В. А. Жуковский сумел великолепно воспроизвести в переводе поэтическую силу и эмоциональную напряженность немецкой баллады.

Однако высокие поэтические достоинства баллад Шиллера не исключают объективного суждения об их идейной направленности. Приходится признать, что в них нет той масштабности, к которой стремится Шиллер в своих драмах. Почти каждая баллада содержит какую — то нравственную максиму, хотя и имеющую общечеловеческое значение, но нередко сниженную до общежитейского смысла, к тому же связанного с религиозной фразеологией.

Многограннее и масштабнее Шиллер предстает в балладах на античные темы — «Элевзинский праздник» (1798), «Геро и Леандр» (1801) и особенно «Торжество победителей» (1803). Мудро и проницательно подходит Шиллер к исторической ситуации, связанной с окончанием троянской войны. В «Торжестве победителей» он размышляет над жизнью греков и троянцев, говорит о трагическом жребии не только побежденных, но и многих победителей. Войну он оценивает не по ее стратегическим результатам, а по тому, как она отражается на судьбе человека.

Наступал новый, XIX век. Шиллер напряженно размышлял, вглядываясь в будущее. Оно одновременно и тревожило, и внушало надежды. В поздней лирике поэта часто звучат трагические мотивы разлада между жизнью и мечтой, роднящие его с романтиками:

Глубокими тревогами и сомнениями насыщено стихотворение «Начало нового века» (1801).

И вместе с тем Шиллер сохраняет верность гуманистическим идеалам Просвещения, он убежденно призывает верить в высокое предназначение человека. Тогда же в честь нового века он набрасывает мужественные строки, где говорит об исторической судьбе своего народа («Немецкое величие»). Он вновь повторяет, что честь Германии — не в князьях, не в Империи, народ сам составит славу своей страны.

Последние пять лет жизни и творчества Шиллера связаны уже с XIX в. В его поздних драмах поставлены новые темы и проблемы, выдвинутые послереволюционной эпохой (об этом см. в VI т. нашего издания).

Творчество Шиллера имело огромный резонанс в России. При этом оказывал воздействие именно идейный накал его драм, пафос свободы и нравственный максимализм его положительных героев — Карла Моора, Фердинанда, маркиза Позы, Жанны д’Арк. По словам Чернышевского, немецкий поэт и драматург стал «участником в умственном развитии нашем», а Достоевский, будучи сам большим почитателем Шиллера, писал, что он у нас «в душу русскую всосался».

Швейцария и в XVIII столетии сохраняет сложившийся консервативно — патриархальный уклад жизни. Республиканская форма правления лишь прикрывала деспотизм буржуазного патрициата — власти не допускали и малейшей критики в свой адрес и тем более мысли о каких — либо реформах. Даже Н. М. Карамзин, не склонный к острой социальной критике, после посещения Берна писал: «Некоторые фамилии присвоили себе всю власть в республике; из них составляется большой совет и сенат… из них выбираются судьи; все прочие жители не имеют участия в управлении». Автономия кантонов способствовала их разобщенности. Всюду сказывалась замкнутость в местных интересах, проявлялось стремление законсервировать средневековые цеховые порядки. Церковь — равно и католическая, и протестантская — оказывала давление на всю духовную жизнь страны, препятствовала распространению любых новых идей, в том числе в рамках самого религиозного учения.

Одной из ранних форм свободомыслия в Швейцарии стал пиетизм. Критикуя официальную догму церкви, пиетизм утверждал религию по велению сердца, насаждая культ «прекрасной души». Противостоя рационализму просветителей, пиетизм играл в целом консервативную роль. Однако и такая форма религиозного свободомыслия встретила на первых порах решительное сопротивление церковных властей.

Швейцарская литература в XVIII в. развивается преимущественно как немецкоязычная; франкоязычная часть страны не выдвинула в то время ни одного заметного литературного имени. Творчество Жан — Жака Руссо, уроженца Женевы, — составная часть литературного процесса Франции, а не Швейцарии.

Для раннего этапа литературы XVIII в. характерна деятельность Беата Людвига фон Муральта (1665–1749) из немецкоязычной части Швейцарии, но писавшего по — французски. Его «Письма об англичанах и французах» (1725) — это путевые записки человека, который все виденное оценивает с позиций швейцарского идеала патриархальности и простоты нравов. Муральт не стремится разобраться в сути социальных отношений, которые он наблюдает в Англии и во Франции; его критические суждения носят исключительно морально — психологический характер. Позднее Муральт становится активным приверженцем пиетизма («Фанатичные письма», 1739).