Том 5. Литература XVIII в.

Проблема познания в «Фаусте» неотделима от мысли о судьбе человека. Именно о достоинстве и призвании человека идет спор в «Прологе на небесах». В речи Мефистофеля человек принижен, низведен до уровня мелкой твари.

За этими словами стоит целая эпоха христианского смирения и покорности и связанная с нею концепция, обезоруживающая человека перед лицом природы, а главное — перед всеми силами, которые противодействуют его росту и движению вперед. И примечательно, что жребий кабинетного, оторванного от жизни ученого Гете также считает приниженным. «Я равен червю, который копошится в пыли», — в отчаянии восклицает Фауст, когда убеждается в своем бессилии сравняться с Духом Земли.

Казалось бы, социальные вопросы не стоят в центре трагедии. Как выясняется, Фауст глубоко озабочен людскими страданиями. И судьбы страждущих, и мысль о помощи им — один из критериев в оценке схоластической науки и в поисках путей к подлинному познанию мира. В сцене «За городскими воротами» живописная картина весеннего народного праздника также нужна поэту не только для того, чтобы передать колорит эпохи, — Гете смело вписывает сюда образ Фауста, вводит его в круг крестьян. И когда возле Фауста собирается народ и старый крестьянин благодарит ученого за помощь во время эпидемии, утверждается важный критерий подлинной науки: она призвана служить людям. Фауст взволнован: он ведь знает, что эти почести не заслужены им — наука была бессильна против страшной болезни. Именно в этой сцене острее всего раскрывается антитеза между Фаустом и Вагнером. Вагнер не понимает ни волнений Фауста, ни его стремлений, ни его думы об ответственности перед народом:

По адресу одного политического деятеля В. И. Ленин сказал, сравнивая его с Вагнером: «…педанты не умеют думать, они умеют запоминать, могут затвердить…» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 40, с. 137). В идеологии самого Просвещения было немало метафизики, догматической защиты отдельных положений. Тем значительнее замысел Гете осудить проявления догматизма в любой форме.

В «Прологе на небесах» Господь (не имеющий, конечно, ничего общего с каноническим христианским богом), отвергая человеконенавистнические наветы Мефистофеля, все же «прикрепляет» Мефистофеля к Фаусту:

Мефистофель — антагонист Фауста, но такой, без которого движение Фауста вперед было бы невозможно. Истина рождается в процессе диалектического развития, в борьбе двух противоборствующих начал — это было открытие Гете, но открытие не умозрительное, а претворенное в художественные образы. При этом Гете считал, что его собственное «я» вложено не только в Фауста, но и в Мефистофеля.

Значимость образа Мефистофеля ощутимо подчеркнута на протяжении обеих частей трагедии. Фантастическая фигура духа отрицания выписана так колоритно и по — своему индивидуально самобытно, что стала одной из коронных ролей в репертуаре многих выдающихся актеров.

Горячей убежденности Фауста, его безграничной вере в человека противостоит сомнение и неверие Мефистофеля. Но в этом скепсисе есть свое рациональное зерно. Можно вспомнить героя романа Дидро «Племянник Рамо» — его цинизм был формой обнажения правды, разрушения иллюзии (существенно отметить, что этот роман Дидро впервые стал известен благодаря переводу Гете). В уста Мефистофеля поэт вкладывает глубоко критические суждения. Такова, например, сцена Мефистофеля с учеником, в которой зло, беспощадно разоблачается университетская схоластика. Именно здесь Мефистофель произносит знаменитые слова:

Разрушительная критика всякого знания, оторванного от жизни, вплотную подводит Гете в «Фаусте» к необходимости действовать, бороться, создавать реальные ценности.

Вывод Гете — «В деянии начало бытия» — также отражал дух революционного переворота во Франции, хотя сам поэт не связывал свое понимание человеческого деяния с социально — политической практикой эпохи. А. М. Горький отмечал преемственную связь между этой фаустовской формулой и 11‑м тезисом Маркса о Фейербахе: идея изменения мира вытекает из всего содержания «Фауста».

Сложный философский конфликт в первой части трагедии Гете удалось развернуть динамично, при этом в реально представленной обстановке небольшого немецкого города. С большим искусством чередуются сцены бытовые и сцены — диспуты, шумный многоголосый праздник и краткий монолог Маргариты в светлице.

История Маргариты в «Прафаусте» занимала главное место и первоначально связана была с тематикой «Бури и натиска», отражая настроения протеста против мещанской морали. Но в окончательном тексте первой части она подчинена философскому замыслу — встреча с героиней становится трагическим эпизодом в истории исканий Фауста. Сама Маргарита представляется Фаусту воплощением природы, патриархальной естественности и простоты. Образ Маргариты обрисован реалистически полнокровно. Ее короткая жизнь проходит перед зрителем в стремительно — нарастающем ритме сцен. Последняя из них — в тюрьме — одна из вершин трагедийного искусства Гете и одна из самых сильных в мировой драматургии. Гете — поэт блистательно помогает Гете — драматургу. Стих в «Фаусте» афористичен, отличается особой концентрированностью мысли. И вместе с тем он не риторичен (как некоторые философские стихотворения Шиллера). Многие стихотворные драмы, в том числе «Ифигения в Тавриде», писались одним размером. В «Фаусте» непрерывно меняются поэтические ритмы, лексика и синтаксис, придавая каждой сцене свой неповторимый художественный облик. Полифоничностью ритмического рисунка особенно выделяется сцена «За городскими воротами».

Первая часть «Фауста» целиком принадлежит XVIII в. Завершением ее как бы замыкается большой, тридцатилетний период творчества, когда были созданы почти все основные произведения Гете — от «Геца», «Прометея» и «Вертера» до «Ифигении», «Коринфской невесты» и «Годов учения Вильгельма Мейстера».