Том 5. Литература XVIII в.

Его трагедия «Росслав» (1783) полемична по отношению к насаждавшемуся Екатериной представлению об «образцовом послушании» и «преданности» монаршей воле как высшем долге русского человека, основе его национального характера. В трагедии выведен образ героя — патриота, ненавидящего тиранию, разграничивающего любовь к отечеству и слепое повиновение. В трагедии Н. П. Николева (1758–1815) «Сорена и Замир» (1784) насильственное ниспровержение тирана не только оправдывается, оно объявляется долгом подданных:

Эта трагедия Николева, как и «Димитрий Самозванец» Сумарокова, заканчивается сценой возмущения подданных против власти тирана. Но пафос пьесы Николева значительно радикальнее. Автор призывает к прямому ограничению самодержавия:

Своего высшего накала пафос тираноборчества достигает в трагедии Княжнина «Вадим Новгородский» (1789; напечатана посмертно в 1793 г., затем — в полном виде — в 1914). Конфликт основан здесь на столкновении двух правд — правды идеального монарха Рюрика, призванного на царство новгородцами, с гордой непреклонностью идеального республиканца Вадима, отстаивающего исконную «вольность» новгородских граждан, равенство их перед лицом закона. И хотя побеждает Рюрик, Вадим погибает морально не сломленным, не поколебленным в правоте своих убеждений. Он произносит строгий суд над своими согражданами: в них он видит «гнусных рабов», которые сами просят неволи. В словах соратника Вадима Пренеста выносится приговор не одному лишь деспотизму как извращенной форме монархии, но и вообще самодержавию, ибо оно развязывает руки деспотизму, рождает его непроизвольно, независимо от личных качеств монарха («Самодержавие повсюду бед содетель, // Вредит и самую чистейшу добродетель»). В подобных тирадах Екатерина II, напуганная революционными событиями во Франции, увидела прямую крамолу. Тираж «Вадима Новгородского» она поэтому предписала «сжечь публично», тем более что трагедия Княжнина была полемически направлена против тезиса императрицы о «послушании» подданных монарху как «корени» всех российских добродетелей и против иллюстрировавшего этот тезис ее собственного «исторического представления» на тот же сюжет о Вадиме («Из жизни Рюрика»), написанного без соблюдения «театральных правил» классицизма в «подражание Шакеспиру» (1786).

В политических тенденциях русской трагедии от Сумарокова до Княжнина прослеживается очевидная эволюция. При всем дидактизме, свойственном тираноборческим трагедиям классицизма, они были для общества школой гражданского воспитания, учили патриотической доблести, мужеству, чести. Слова «общество», «сыны отечества», «народ» наполнялись в сознании публики политическим содержанием, нередко более широким и объемным, чем то, которое вкладывал в них сам драматург. От тираноборческой трагедии классицизма тянутся живые нити к позднейшему русскому граждански — патриотическому театру.

Новый подъем русский классицизм переживает в период с 70‑х годов XVIII в. и до 10‑х годов XIX в. в творчестве Гавриила Романовича Державина (1743–1816). Значительно обновив литературную систему классицизма по сравнению с Ломоносовым и Сумароковым, обогатив оду (как и другие «легкие» жанры поэзии русского классицизма) сочными бытовыми, сатирическими и оссиановскими красками, Державин сумел создать в каждом случае сложное поэтическое целое. Однако литературная деятельность таких наиболее выдающихся современников Державина, как Радищев и Карамзин, указавших русской литературе новые пути, свидетельствовала о том, что к концу XVIII в. дни русского классицизма как живого и плодотворного литературного явления были сочтены. Борьба между эпигонами классицизма и представителями новых литературных направлений, выступавших в 1790–1800‑е годы под знаменем сентиментальной «чувствительности», а позднее — под знаменем русского романтизма, продолжалась до середины 20‑х и даже до начала 30‑х годов XIX в., но после Державина русский классицизм уже не смог выдвинуть представителя, равного ему по дарованию.

Державин по происхождению принадлежал к неродовитому, бедному дворянству. Долгие годы он служил солдатом, на своем личном жизненном опыте узнал горе и нужду, изучил екатерининские военные и гражданские порядки. Это позволило ему сохранить в своем творчестве трезвость ума и присущий человеку из народа здравый смысл.

Вниманию императрицы Державин был обязан одой «Фелица» (1782) — похвалой Екатерине II. Но уже очень скоро после ее создания и приближения поэта ко двору отношения его с императрицей осложнились конфликтами с нею и ее фаворитами. Желание императрицы сделать из Державина придворного певца потерпело крушение. И хотя одно время он был секретарем императрицы, позднее — сенатором, а в 1802–1803 гг., при Александре I, служил министром юстиции, придворная карьера Державина каждый раз оканчивалась ссорой между гордым, неуступчивым поэтом и его венценосными покровителями.

Своеобразие поэтического таланта Державина проявилось рано. «Благородную смелость, строгие правила и резкость в выражениях» находил младший его современник, И. И. Дмитриев, уже в первой книжке стихов Державина («Оды, переведенные и сочиненные при горе Читалагае»), выпущенной анонимно в 1776 г.

В своем поэтическом развитии Державин был многим обязан Ломоносову. Лирическая мощь ломоносовских переложений псалмов и философских «размышлений» воскресла в гневном обличительном пафосе державинского переложения 81‑го псалма, озаглавленного «Властителям и судиям» (1780; окончательная редакция — 1787). Великолепные в своей беспощадности строфы были не без основания восприняты Екатериной II как крамольные. Страница с текстом стихотворения была изъята из журнала «Санкт — Петербургский вестник». Не забывшим крестьянской войны 1773–1775 гг. правящим кругам России не могли не казаться опасными строки, предрекающие неизбежную гибель тиранов:

Космические картины жизни Вселенной, стоические размышления о месте человека в мироздании позволяют причислить оды «На смерть князя Мещерского» (1779) и «Бог» (1784) к вершинам русской философской лирики. В них тема величия человека, его «богоподобности» сложно сплетена с темой непрочности и кратковременности земного величия.

Уже сравнительно рано Державин создает произведения, которые свидетельствуют о его отступлении от канонов сумароковского классицизма. В 1779 г. он печатает «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока» (Александра I). Считая «велелепие и пышность» торжественной оды «несвойственными» своему таланту, Державин, по собственному признанию, вступает здесь на «совсем другой путь». Античные мифологические образы (нимфы, сатиры) перенесены в суровую атмосферу реальной русской зимы. Борей назван «лихим стариком». Гении с дарами по — прежнему окружают колыбель новорожденного, но один из них, говорящий от лица автора, внушает младенцу, каким должен быть монарх, воспитанный на гуманистических идеях Просвещения: «Будь страстей твоих владетель, // Будь на троне человек!». Вступлению Державина «на новый путь» способствовали советы друзей — членов его кружка поэтов Н. А. Львова (1751–1803), В. В. Капниста (1758–1823) и талантливого баснописца И. И. Хемницера (1745–1784), придавшего этому дидактическому жанру лаконизм и психологическую точность характеристик.