Том 5. Литература XVIII в.

Одна из них состояла в довольно сильном влиянии пуританизма. Его роль как ведущей идеологической доктрины в XVIII в. была заметно подорвана, тем не менее в широких массах, особенно в Новой Англии, он еще очень долго сохранял свое влияние. В свете пуританских воззрений искусство предстает порождением греха, и правоверные пуритане предавали его анафеме как занятие, недостойное истинного христианина. Это в значительной мере тормозило развитие искусства, хотя и было уже бессильно ему воспрепятствовать.

С течением времени все ощутимее сказывалось на развитии американской литературы воздействие буржуазного утилитаризма. Показательно в этом отношении высказывание одного из идеологов американской революции, Джона Адамса, дающее представление о взглядах той эпохи.

«Искусство, — писал Адамс в 1780 г., — это отнюдь не то, в чем нуждается наша страна, полезные ремесла — вот то, чем мы можем располагать в молодой стране, которая все еще отличается простотой и недалеко ушла по пути роскоши, хотя, возможно, и чересчур далеко для своего возраста и характера. Будь у меня на то время, я мог бы написать множество томов, заполнив их описаниями храмов и дворцов, картин, статуй, гобеленов, фарфора и т. д., и т. д., и т. д., но я мог бы это сделать, лишь пренебрегая своим долгом. А долг мой состоит в том, чтобы изучить искусство управления больше, нежели любые иные науки; искусство законодательства, административной деятельности и ведения переговоров должно занять место всех иных искусств, если в известном смысле не вытеснить их вовсе. Я должен изучать политику и военное искусство для того, чтобы мои сыновья смогли свободно заниматься математикой и философией. Мои сыновья обязаны изучать математику и философию, географию, естественную историю и кораблестроение, навигацию, коммерцию и сельское хозяйство, чтобы дать своим детям право заняться живописью, поэзией, музыкой, архитектурой, скульптурой, гобеленами и фарфором».

Суждения Адамса отражали господствовавшее в Америке представление об искусстве как о своего рода забаве, от которой нация может преспокойно отказаться без ущерба для себя. Хотя по видимости Адамс руководствуется высокими соображениями общественной пользы, в действительности выдвинутые им доводы диктовались не столько реальной ограниченностью возможностей молодого государства, сколько принципиальной несовместимостью утверждавшегося в стране утилитаризма с задачами духовного развития нации. В полной мере это выявилось уже в начале XIX в. Засилье грубого меркантилизма, возведенного в главный принцип жизнедеятельности общества, обрекало художника, и прежде всего писателя, на положение изгоя. Подтверждением тому служат трагические судьбы многих крупнейших американских писателей от Э. По и Г. Мелвилла до Ю. О’Нила. Однако корни этой трагедии уходят в XVIII в.

Каким бы своеобразием ни отличался литературный процесс в американских колониях Англии, а затем в Соединенных Штатах, типологически он соответствует тому направлению, в котором двигались и литературы Старого Света. Отчасти это объясняется сохранением тесных связей с Англией: вплоть до кризиса, вызванного введением закона о гербовом сборе, жители колоний рассматривали себя не иначе как подданных британской короны. Но главное — идеи, питавшие в XVIII в. литературу Европы, встретили за океаном живой отклик, сообщив мощный стимул развитию американской литературы. Идеология Просвещения стала не только ведущим и наиболее плодотворным течением американской общественной мысли, позволившим ей освободиться из — под диктата теологии, но, как впоследствии во Франции, идейной основой революции.

Среди тех, кто сыграл важную роль в развитии американской мысли XVIII в., следует назвать Джонатана Эдвардса (1703–1758). Человек, далекий от социальных и политических бурь эпохи (он умер слишком рано, чтобы принять участие в спорах о национальном самоопределении), замкнувший свою деятельность кругом проблем пуританства, он отдельными положениями своей философии все же отдаленно предвосхищает просветительское движение. Современник века Разума, Эдвардс разделял страстное желание мыслителей своей эпохи определить меру возможностей человека, вырывавшегося из рамок сословных ограничений, хотя о последних он думал менее всего. Тогда как просветители, выступая в защиту человеческой свободы, в большинстве своем начинали с критики несправедливости сословных отношений, Эдвардс рассматривал человеческую личность и историю вне категорий социального бытия. Обращаясь лишь к сфере сознания, он словно даже и не подозревал о существовании экономических, социальных и правовых основ свободы человеческого разума и воли. Более того, все свои силы он отдал доказательству доктрин, в его время терявших популярность даже в рамках пуританской ортодоксии. Это ограничивало не только возможность постижения им общих закономерностей исторического процесса, но и степень его воздействия на современников. Тем не менее в предложенном Эдвардсом истолковании традиционных проблем пуританства ощутимо сказались новые веяния.

Что еще существеннее, они взросли на той же основе, что и идеи его более знаменитого современника, Франклина, — на учении Локка о человеческом разуме. Эдвардс был от природы щедро одарен той активностью чувственного восприятия, которая выдвигается Локком в качестве первичного этапа, имеющего решающее значение для всего процесса мышления. Еще в юном возрасте Эдвардс сделал несколько открытий, занесенных в историю естествознания. Его ждала сфера научных исследований, однако он отдал предпочтение метафизике. Именно с ее помощью полагал он разрешить мучившие его вопросы о пределах человеческого знания и человеческой свободы, о предназначении человека и смысле его существования и т. д.

Состояние, в котором пребывало современное Эдвардсу пуританство, не удовлетворяло его: оно слишком погрязло в эмпиризме, не позволяя надеяться на новое прозрение истины. В «Личном описании» (1739? — опубл. 1830) он писал: «С самого детства ум мой был полон возражений против доктрины верховной власти бога, который по своему усмотрению избирает одних для вечной жизни, а других по своему желанию отвергает, оставляя их на вечную погибель и бесконечные адские муки. Эта доктрина казалась мне ужасной».

Несмотря на внутреннее сопротивление, Эдвардс принял ее, но для этого ему пришлось переосмыслить ряд основополагающих понятий пуританства. В системе взглядов Эдвардса бог впервые в пуританской традиции утрачивает характер гневной и грозной силы и становится богом милосердия и любви. Она — то и лежит в основе божественного промысла, направляющего жизнь человеческую к человеческому же благу.