Ричард Пайпс - Русский консерватизм и его критики. [Исследование политической культуры]

Идеи экономистов и политических философов, и когда они правы и когда ошибаются, имеют гораздо большее значение, чем принято думать. На самом деле именно они и правят миром. Я уверен, что значение власти истеблишмента сильно преувеличено в сравнении с постоянным воздействием идей [10] Цит. no: The Economist. 2004. January 17. P. 72. .

В России интеллектуальная история приобрела особое значение потому, что на протяжении всего времени, рассматриваемого в книге (за исключением короткого периода в самом конце), страна знала только автократическое правление, которое запрещало любое общественное вмешательство в политику под угрозой суровых наказаний. Это означало, что политические интересы и пристрастия находили свою главную отдушину в сфере идей. Результатом стало широкое развитие общественного мнения , которое, даже если и было не способно влиять на политику прямо, делало это косвенно, заставляя монархию реагировать на себя либо репрессиями, либо уступками.

Моя книга — это очерк интеллектуальной истории, но истории, связанной с действительностью. Идеи не возникают в вакууме, а те, которые все-таки возникают таким образом, беспомощны и потому представляют небольшой интерес для историка. По моему мнению, интеллектуальная история должна заниматься идеями, которые, несмотря на свою нереалистичность, влияют на общественное мнение и, в некоторой степени, на общественное поведение. По этой причине исследователь интеллектуальной истории должен объединять изучение идей с изучением тех конкретных социальных и политических институтов, в которых они появляются. Я убежден, что существовавшие на протяжении веков российские политические институты и практики породили уникальную пропасть между правителями и подданными. В главе, открывающей книгу, я намерен осветить причины такой ситуации и порожденные ею идеологии.

Вообще говоря, Россия знала три течения общественного мнения: консервативное, появившееся в XVI веке, либеральное, возникшее в XVIII, и радикальное, родившееся в XIX. Я почти совсем не рассматриваю радикальное движение, хотя оно и было влиятельным, поскольку его занимало не сохранение самодержавия, а его уничтожение: оно хотело не какого-то другого государства, а его полного отсутствия (за исключением переходной формы, необходимой, чтобы уничтожить пережитки прошлого). «Критики» самодержавия в названии этой книги — это мыслители и/или государственные деятели, которые тем или иным способом хотели ограничить власть государя, т. е., по существу, это либералы или либеральные консерваторы

Господствующим направлением в российской политической мысли на протяжении всей ее истории был консерватизм, который настойчиво утверждал сильную централизованную власть, не ограниченную ни законом, ни парламентом. Обоснования такого режима менялись от поколения к поколению, но основной аргумент был четко сформулирован в 1810–1811 годах Николаем Карамзиным: «Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ее, она гибла и должна погибнуть» [1] Pipes R. Karamzin’s Memoir on Ancient and Modern Russia: A Translation and Analysis. Cambridge, Mass., 1959. P. 139. .

Возникает вопрос, в чем причина постоянства этой идеологии. Когда при Петре Великом и его наследниках Россия прекратила жить в изоляции от Запада и начала вестернизацию, она в большой мере восприняла европейскую культуру. Русское искусство после 1700 года, литература и наука — все создавалось по западным моделям. Промышленность России подражала западным образцам, то же делали и вооруженные силы. Но почему не политика? Ответ на этот вопрос отчасти следует искать в обстоятельствах возникновения Русского государства, отчасти — в культуре России, унаследованной от Византии, которая стала и источником ее религии, а также в монголо-татарском ханстве, чьи властители правили Россией в течение двух с половиной веков.

Европейские монархии сформировались благодаря синтезу трех элементов: наследия Римской империи, культуры варварских племен, которые завоевали ее, и католической церкви.

Начнем с племенной культуры. Главная особенность племенного сообщества состоит в том, что отношения между его членами базируются в большей степени на родстве, чем на территориальном соседстве, т. е. имеют скорее социальную, а не политическую природу. Соплеменники рассматривают себя как наследников общего предка: в их венах, как они считают, течет одна кровь — они одна «кость и плоть» (Суд 9:2). Будучи связанными, они равны. В классических кочевых обществах нет иерархии, и близость к основателю рода не влияет на статус [2] MoretA. Histoire de l’Orient. Paris, 1941. Vol. 1. P. 277. . Кочевники выбирают своих вождей и иногда, например во время сезонных миграций на новые пастбища и особенно во время войны, наделяют их значительной властью. Но эта власть носит временный характер и вверяется для достижения определенных целей: она не становится неотъемлемой должностью. Племенной вождь смертен, он первый среди равных; его власть основана на личных достоинствах, а не на неотъемлемом праве на должность [3] Weber M. General Economic History. New Brunswick, N.J., 1981. P. 44. . Племенные сообщества незнакомы с понятием государственной власти и поэтому не создают политические организации; а если создают, то, как правило, в результате захвата власти, завоевания или перехода к оседлой жизни [4] Бартольд B.B. Сочинения. М., 1968. T. 5. С. 22–23; Khazanov A.M. Nomads and the Outside World. Cambridge, 1984. P. 229. .

Одним из аспектов родственных связей, объединяющих племенные союзы, является обычай коллективного принятия решений по принципу «что касается всех, должно обсуждаться и одобряться всеми» («Quod omnes tangit, ab omnibus tractari et approbari debet») [5] Mousnier R. La monarchie absolue en Europe. Paris, 1982. P. 93. . Собрание всех свободных взрослых мужчин — это характерный институт племенного сообщества, который позднее, когда племена обустраиваются и приобретают политические атрибуты, становится формой представительства. Римский историк Тацит в своей «Германии» подтвердил, что германские племена регулярно созывали такого рода собрания: «О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных — все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу», а народ должен одобрить их решения. Их цари, добавлял он, не обладали «безграничным и безраздельным могуществом» [6] The Complete Works of Tacitus / Ed. by M.Hadas,trans.by A.J. Church, W.J. Brodribb. N.Y., 1942. P. 714, 712. .

Вторая черта племенного строя, имевшая важнейшее значение для развития Запада, — это то, что поголовьем скота, главным экономическим капиталом, племя владело не коллективно, а частным образом: «С юридической точки зрения частная собственность на поголовье скота среди племен — это неотъемлемое право» [7] Khazanov A.M. Op. cit. P. 123. . Как только племена осели и обратились к сельскому хозяйству, они перенесли право частной собственности и на землю. Иллюстрацией процесса перехода от племенной собственности на поголовье скота к установлению собственности на землю может быть ранняя история израильтян, с помощью жребия поделивших землю между 12 племенами после переселения в Ханаан [8] Davies E. W. Land: Its Rights and Privileges // The World of Ancient Israel / Ed. by R.E. Clements. Cambridge, 1989. P. 358. . Результатом стало появление земельной собственности у племенных и полуплеменных групп. Так же поступили греки в Элладе (после переселения из Ионии) и в своих заморских колониях [9] Hasebroek J. Griechische Wirtschafts- und Gesellschaftsgeschichte bis zur Perserzeit. Tübingen, 1931. P. 3; Jameson M. Private Space and the Greek City // The Greek City / Ed. by O. Murray, S. Price. Oxford, 1990. P. 173. . Эти племенные обычаи расходились с обычаями неплеменных, устойчивых сообществ, которые преобладали в древней Месопотамии или Египте фараонов, где сельским хозяйством занимались небольшие семьи, а земля принадлежала правителям и храмам [10] Pipes R. Land Tenure in Pre-Roman Antiquity and Its Political Consequences. Cambridge, Mass., 2000. .