Ричард Пайпс - Русский консерватизм и его критики. [Исследование политической культуры]

Необъятность Российской империи способствовала ощущению, что Россия — это мировая держава и что она добилась такого высокого положения благодаря автократической системе правления.

В результате имперских завоеваний в конце XIX века великороссы составляли только половину населения империи. «Русь», Россия в этническом смысле слова, была поглощена «Россией», Российской империей [10]. Россия была империей до того, как стала нацией; это означает, что ее населению не хватало духа общности, который порождается жизнью в национальном государстве.

Более того, великороссы сами широко разбрелись по громадной территории империи, 4/5 из них проживали в маленьких автономных сельских анклавах, имевших слабые связи друг с другом и поэтому слабое чувство общей судьбы. По подсчетам демографов, плотность населения Московской Руси около 1500 года составляла 2,9 жителя на квадратный километр; в Англии же на полтора столетия раньше она была почти в 10 раз больше (28,1) [11]. До недавнего времени большинство русских людей в ответ на вопрос «Кто вы?» называли себя не «русскими», а «православными». По существу, они ощущали большую близость со своими единоверцами за границей, будь то греки или сербы, чем с вестернизированными русскими, которые не соблюдали православных обрядов.

Такие реалии вместе с отказом власти признавать нужды и желания народа стали причиной того, что большинство русских людей отвернулись от политики. Если власть настаивает, что политика никоим образом их не касается, то они и будут держаться вне политики и займутся сугубо личными делами. Поэтому, за исключением тонкого слоя образованных людей, подданные империи существовали вне политики. Они не проявляли также особого интереса и к своим соотечественникам, с которыми их не связывали общие интересы: ощущение солидарности не выходило за пределы семьи и круга друзей — тех, к кому они обращались на «ты», а не на «вы». Только этим людям они доверяли. Русские всегда были и до сегодняшнего дня продолжают оставаться крайне сосредоточенными на себе и замкнутыми, вполне готовыми уступить власти права на всю сферу общественной жизни: это видно из необыкновенно богатого словаря частных проявлений нежности и сухих, лишенных образности, в основном заимствованных названий общественных институтов. Такое самосознание, в свою очередь, создавало дополнительные препятствия для появления национального самоуправления: «Демократия может быть установлена лишь в тех странах, где люди научены соотносить себя не только с семьей или этнической группой и где они отождествляют себя прежде всего с нацией» [12].

Русские склонны рассуждать в категориях или-или: или полное подчинение государству, или полное освобождение от него. Эта позиция была замечена уже в XVII веке проницательным иностранным путешественником в Московию: «Бог настолько ослепил русских на темной дороге к процветанию, что они не видят никакого перехода между абсолютной свободой и полным порабощением» [13]. Ограниченная власть оставалась за пределами их понимания; похожим было и представление о патриотизме. Для них он выражался не в желании работать на благо России, а в шовинизме: только вторжение иностранных захватчиков заставляло их подниматься на защиту своей страны и своей власти.

Такие особенности, как огромные размеры страны, а также распыленное и этнически неоднородное население, вызывали у российских правителей чувство постоянного беспокойства о стабильности и, более того, о самом выживании их империи. Страх был основной причиной того, что цари решительно отказывались уступить хотя бы часть своей абсолютной власти, пока развернувшаяся по всей стране революция 1905–1906 годов не заставила это сделать. Они были убеждены — и не без основания, как покажут события 1917–1920 годов, — что при отсутствии сильной централизованной власти, действующей во имя сохранения целостности страны, независимо от конкретных требований разрозненного населения, страна сразу распадется. Это соображение удерживало от предоставления стране конституции даже такого относительно либерального царя, как Александр II. В ответ на призыв председателя губернского дворянского собрания завершить реформы предоставлением стране конституции Александр сказал: «Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую-угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распадется на куски» [14].

Такова была политическая реальность. Она питалась поддержкой множества консервативных теорий, которые господствовали в русском политическом мышлении с XVI по XX век и, в некотором отношении, продолжают существовать до сегодняшнего дня.

В XVI и XVII веках, во время Бодена, Гоббса и Локка, русские все еще не имели никакой светской политической теории и никакого представления о понятиях естественного права или общественного договора. Государственные дела не считались подобающим предметом для общественных дискуссий, а в тех редких случаях, когда это все-таки происходило, обсуждение велось в религиозных рамках: цари рассматривались как наместники Бога, по сути, находящиеся вне человеческого суда, держащие ответ только перед Богом.

Светская политическая доктрина впервые пришла в Россию с Запада в годы правления Петра I и в течение последующих двух столетий привела к развитию целого ряда консервативных теорий, которые этически обосновывали самодержавие. Его защитники, в общем, не настаивали на том, что самодержавие — лучшая форма правления для любого общества; некоторые из них признавали, что в теории лучше республиканские институты. Аргументируя свою позицию, они подчеркивали особый характер российской территории и российского народа, требовавший, по их мнению, неограниченной монархии. Основной аргумент в пользу самодержавия заключался в том, что Россия является слишком большой империей, а ее население слишком малообразовано и слишком разобщено, чтобы развиваться в условиях какой-либо другой формы правления. Этот тезис, в числе других, проводился Татищевым, Екатериной Великой, Сергеем Витте и в значительной степени был общим местом.

Как мы отмечали, были и другие аргументы в защиту самодержавия:

1. Говорилось, что самодержавие — столь же хорошая форма правления, как и любая другая, потому что важны не политические институты, а просвещение и достоинство граждан (Новиков и, до некоторой степени, Карамзин).

2. Что бы там ни было, это исконно русская форма правления; любые манипуляции с ней приведут к катастрофе (Карамзин).

3. Только самодержавие могло вести Россию к просвещению (Крижанич, Татищев, Пушкин).