Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

На деле существуют две Германии, говорил Струве, отвечая на вопрос о том, как страна, достигшая столь высокого уровня цивилизации, могла повести себя так иррационально [13]. Первая — это старая Германия, культуру которой олицетворяли Лессинг, Кант и Гёте, а политическим воплощением являлся Бисмарк; для прежней Германии были характерны интеллектуальный гуманизм и общественная терпимость. Но, наряду с этой, существовала и другая, «новая» Германия, рожденная во франко-прусской войне и повзрослевшая в 1890-е. Ее духовность определялась крайним позитивизмом, обрамленным ницшеанской одержимостью «эго». «Новая» Германия пыталась загнать жизнь в предустановленные рамки, она стремилась господствовать везде, где только можно; ее этосом стал крайний рационализм. Политически движущие силы этой Германии персонифицировались в Вильгельме II с его безмерными аппетитами.

«Та трагедия, которую сейчас переживает Германия, есть катастрофическое пожирание этой одной Германии другою. Германия Бисмарка — это Германия, в создание которой вложились одинаково и реализм прусской державы с ее военной дисциплиной, и идеализм германской философии с ее духовным строем. Действующая сейчас Германия Вильгельма II — нельзя достаточно подчеркивать это — совсем другое порождение и другая фигура. Это Германия буржуазии и буржуазной социал-демократии, Германия рафинированной буржуазно-интеллигентской культуры и откровенного культа богатства и экономической силы. В этой Германии милитаризм Фридриха Великого, Блюхера, Гнейзенау и Вильгельма I превратился в бесподобную и бездушную технику 42-сантиметровых “берт”, “цепеллинов” и подводных лодок. В этой Германии лишь по видимости господствует юнкерство; в ней… фигура Бисмарка лишь стильное циклопическое сооружение, украшающее колониально-торговое царство маммонархов — Баллинов и Гельферихов с буржуазным до мозга костей социал-демократическим народом больших городов» [14].

Демон рационализма, в течение веков одолевавший Германию, стал причиной ее фатальной слабости. Поскольку жизни присущ внутренний «дуализм», не позволяющий рационализировать ее полностью (см. главу 3), всякий, пытающийся сделать это, неизменно обречен на поражение. Тем не менее в краткосрочной перспективе превосходная способность немцев к организации и дисциплине могла стать источником впечатляющей мощи. С самого начала войны Струве предостерегал против распространенной в России тенденции недооценивать противника. Германия во всех отношениях была достойным оппонентом. Возможно, цензурные соображения не позволяли Струве высказаться более открыто, но все написанное им в 1914 году о войне пронизано твердым убеждением: начавшийся конфликт будет долгим и изнурительным.

Струве считал, что неминуемое поражение Германии приобретет катастрофические формы: страна утратит все свое могущество и будет сотрясаться в «невообразимых конвульсиях». Ему виделись также затяжные моральные потрясения, вызванные внутренними дебатами об ответственности за проигранную войну.

«Для огромной части немецкого народа это будет целый морально-политический кризис , весь грозный характер которого трудно преувеличить. Вина и ответственность за войну 1914 г., лежащая на тех, кто вверг мир в эту катастрофу, столь громадны, сознание немецкого народа еще так мало освоилось с мыслью о том, что вину эту надо искать на германской стороне, это сознание еще так усыплено перспективой, в которую германское правительство с самого начала старалось вдвинуть процесс возникновения войны, что пробуждение от этого сна будет для Германии прямо ужасно.

Ведь когда война придет к своему неизбежному концу, который не может быть благоприятен для Германии, то для немцев отпадет возможность и смысл — обвинять своих противников в чем-либо. Вопрос будет ставиться так: кто же с германской стороны виновен в том, что не предохранил страну от военного столкновения, которое не могло привести ни к чему, кроме поражения, материального умаления и морального унижения Германии? И тогда для всякого немца станет ясно то, что ясно теперь всем нам, а именно, что преступная инициатива этой войны принадлежит ответственным руководителям германской политики. Тогда немцы поймут, что их не только ввергли в войну, но что в вопросе о смысле и реальных двигателях событий их прямо обманывали.

Есть что-то роковое и зловещее в том упорстве, с которым Германия ведет теперь эту войну. Конечно, упорство это совершенно неизбежное, но чем больше оно будет, тем полнее и бесповоротнее будет крушение германского могущества и тем глубже будет тот морально-политический кризис, которым будет отвечать душа Германии на это крушение» [15].

В сентябре 1914 года, за четыре года до того как Макс Вебер пришел к аналогичному выводу, Струве предрекал: «Немецкая Weltmachtpolitik приходит к концу» [16].

Касаясь Австро-Венгрии, другого оппонента России, Струве был критичен по отношению не столько к австрийцам, сколько к мадьярам, крайний национализм которых не позволял Габсбургам, по его мнению, решить этнические проблемы. В самом начале войны он предсказывал, что сложившаяся ситуация станет проклятием Австро- Венгерской империи: после неизбежного поражения государство Габсбургов подвергнется расчленению. Австрия, как он предполагал, вернется к границам 1526 года, то есть к состоянию, предшествовавшему битве при Мохаче, которая положила начало австрийской имперской экспансии. Данное пророчество оказалось предельно точным. Струве считал также, что урезанная подобным образом Австрия попытается объединиться с Германией. Венгрии, превратившейся в маленькое, этнически однородное мадьярское государство, придется отказаться от попыток доминировать над славянами. На развалинах Австро-Венгрии появятся два новых славянских образования: одно, южное, объединит Боснию и Герцеговину, Хорватию, Далмацию и Словению (фактически именно эти территории в совокупности с Сербией в 1918 году составили Югославию), в то время как другое, северное, включит в свой состав Богемию, Моравию и Силезию (за вычетом последней, из упомянутых территорий образовалась Чехословакия) [17].

В целом ему удалось (причем это было сделано спустя всего несколько недель после начала войны) с удивительной точностью предсказать участь противников России: поражение «центральных держав» после упорной борьбы; крушение великой Германии и последующие «конвульсии» немецкой нации; распад Австро-Венгрии на четыре самостоятельных государства, два из которых действительно оказались славянскими.

Правда, в отношении союзников пророческий дар Струве оказался куда менее убедительным. Здесь его разум затмевали чувства. Он решительно недооценивал роль Франции в войне и влияние последней на мораль и экономику французского общества; он полностью игнорировал Соединенные Штаты как фактор мировой политики; он, наконец, полагал, что Англия после победы окрепнет и утвердит во всем мире свой демократический империализм, который вытеснит «казарменный империализм» немецкого типа [18]. Но что хуже всего, он совершенно не предвидел тех испытаний, на которые война обречет экономически отсталую, социально и национально разобщенную, дурно управляемую Россию.