Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

В последние предреволюционные месяцы он усердно работал над докторской диссертацией. Насколько мрачно — и реалистично — Струве представлял себе ситуацию в России, можно понять, ознакомившись с двумя записками, подготовленными им по просьбе Самюэля Хора для лорда Милнера, главы британской делегации на конференции союзников, которая состоялась в Петрограде. Первый из этих документов, более концептуальный, назывался «О положении дел в России» и датирован 7 февраля 1917 года; второй, написанный четыре дня спустя, перед самыми беспорядками, положившими начало революции, назван «О продовольственной проблеме в России» [70]. Ниже приводится полный текст первого меморандума, подготовленного, по словам Хора, «в духе трезвости, порой доходящей до крайности».

«7 февраля 1917

Внутриполитическая обстановка в России в настоящее время характеризуется двумя особенностями:

1) экономическими трудностями, связанными с войной;

2) все более углубляющимся противостоянием между царской властью и народом.

Серьезность первого из этих факторов не требует пояснений, но его нельзя рассматривать в отрыве от второго фактора — массового разочарования населения. Недовольство положением дел в стране стало предельно острым и ясно ощутимым. Вполне очевидно, что доведение войны до победного конца требует национального согласия, основанного на компромиссе между различными интересами и подчинении этих интересов единой, высшей цели. В принципе нация готова к подобному уровню согласия, о чем не раз заявляли представители различных социальных групп и слоев. Корона, однако, не только не сделала из складывающегося положения вещей необходимые выводы, не только не сформировала новое правительство с четко поставленными новыми политическими задачами, но, напротив, продолжает систематически игнорировать общественное мнение, теряет драгоценное время, подавляет настоящих патриотов и поддерживает надежды тех, кто желает ослабления России как великой державы. Едва ли стоит говорить, что своей реакционной политикой царизм ослабляет наиболее умеренную и культурную часть общества, выбивает почву из-под ног патриотически мыслящих элементов и способствует распространению нигилизма.

Именно отсюда проистекает то повсеместное для нынешней России ощущение, затронувшее также и армейские круги, что конфликт царской власти с народом угрожает России полномасштабной революцией. Патриотически мыслящие элементы армии и общества полностью осознают, какую громадную ответственность влечет разжигание внутренней смуты в военное время, и только этим можно объяснить относительное спокойствие в стране, где все мыслящие люди непрестанно обдумывают и обсуждают трагическую сложность создавшегося положения. Дело еще более усугубляется тем обстоятельством, что общественное мнение склонно видеть в ближайших сподвижниках царя германских агентов. Переубедить публику одними лишь словами нельзя; только реорганизованное правительство, располагающее всеми рычагами управления и пользующееся доверием народа, сможет развеять тот тлетворный дух подозрительности и страха, который в настоящее время понапрасну изнуряет нацию.

Свидетельствовать о подобном состоянии умов перед иностранцами, пусть даже союзниками, в высшей степени неприятно, но в то же время исключительно важно, чтобы такое свидетельство прозвучало. Ибо мы всеми силами должны поддерживать солидарность в рядах союзных держав, перед лицом которой отходят на второй план все более или менее второстепенные соображения, возможно, полностью учитываемые в мирное время.

Сегодня все здравомыслящие и политически образованные граждане вдохновляемы единственным желанием: корона не должна позволить себе необратимый и совершенно неоправданный шаг — роспуск Государственной Думы под тем предлогом, что ее полномочия истекли и срочно требуются новые выборы.

Подобные действия окончательно скомпрометируют царизм и ослабят консервативно-государственнические силы, объединившиеся ради продолжения войны и ведения ее до победы. Совершенно очевидно, что крайне негативную роль в нынешних событиях играет министр внутренних дел, полностью утративший доверие соотечественников (причем независимо от того, какие политические взгляды они разделяют) и едва ли способный рассматриваться в качестве психически нормального человека.

Следует заметить, что в настоящее время старый лозунг «борьбы с бюрократией» исчерпал себя. В сегодняшнем противостоянии лучшие представители бюрократии — на стороне народа.

Таково нынешнее положение дел в России» [71].

Хор, который считал, что записка Струве «от начала и до конца предельно точно описывает ситуацию», добавляет: «Хотя я всячески подчеркивал важность этих документов, практически никто не обратил на них внимания. Миссия [Милнера] вместе с Ноевым ковчегом союзников отбыла из России на Запад, а Струве и его комитет остались продолжать свою работу, зная при этом, что делегаты, вернувшись домой, по-прежнему будут верить тому, во что верить нельзя, и не верить тому, во что верить просто необходимо» [72].

В отличие от прочих представителей так называемой «русской оппозиции» Струве встретил Февральскую революцию без малейшего восторга. Впечатления, которые на него произвели в свое время события 1905–1907 годов, гасили какую бы то ни было радость от долгожданного падения имперского режима. С самого начала уличных беспорядков, отметивших революцию 1917 года, его одолевали мрачные предчувствия.

Беспокойство Струве проистекало из убеждения, уже не раз высказывавшегося им в прошлом: без легитимной передачи власти из рук бюрократии в руки представителей «общества» Россия рухнет. Он опасался, что утопические надежды интеллигенции, облеченные в лозунги «классовой борьбы», взывавшие к наиболее примитивным пластам массовой культуры и подхватываемые людьми, которые с готовностью отождествляли «классового врага» с образованными слоями, ввергнут страну в анархический бунт. Кроме того, он считал, что как только маховик анархии начнет раскручиваться, в России не найдется политической, экономической или социальной силы, способной его остановить. Смута будет терзать страну до тех пор, пока сами основы государства и общества не окажутся в руинах. Здесь вновь, как и прежде, единственное средство, которое способно справиться с деструктивными веяниями, Струве видел в идеологии национализма, преодолевающей любые проявления социального эгоизма. Но, как свидетельствовал печальный опыт 1905 года, в условиях разгула революционных страстей взывать к патриотизму было бесполезно. А потому, признавался Струве много лет спустя, с первых дней антимонархической революции он чувствовал, что она принесет с собой «поток нового разрушительного варварства» — варварства, в котором «западная отрава интернационального коммунизма сочетается с архирусским ядом родной сивухи» [1]. Игнорируя революцию, он устремлял свой взор в следующую историческую эпоху, когда разрушительные порывы исчерпают себя и начнется труд созидания. С революцией он не связывал никаких надежд: в его глазах она оставалась исключительно регрессивным процессом, перечеркивающим два столетия творческой работы нации, начало которой положил Петр Великий (подробнее об этом ниже, в главе 8).