Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Впервые в те роковые дни мы видим Струве в воскресенье 26 февраля 1917 года, в самый канун падения старого режима. Щрь Николай, полагавший, что все еще управляет страной, продолжал отдавать суровые приказы о подавлении уличных беспорядков, но его уже никто не слушал: взбунтовавшиеся толпы подожгли штаб-квартиру полиции, и даже гвардия вышла из повиновения. Утром этого дня Струве неожиданно приехал к В. В. Шульгину, консервативному депутату Думы и редактору одной из киевских газет, с предложением вместе отправиться к Маклакову и из первых рук узнать, что же происходит. Водители трамваев и извозчики бастовали, поэтому им пришлось пешком пройти несколько верст по заснеженным улицам. Шульгин вспоминает, что Струве казался крайне возбужденным и полубольным; ему приходилось поддерживать своего товарища, который с трудом передвигал ноги. Из дома Маклакова они втроем проследовали в Таврический дворец, в одном из залов которого заседал «Прогрессивный блок», намеревавшийся в союзе с основными думскими партиями взять на себя управление страной. В Думе им повстречался неистовый Керенский, метавшийся взад и вперед и отдававший распоряжения с видом человека, контролирующего ситуацию. В конце концов, им удалось более обстоятельно поговорить со спокойным, рассудительным Маклаковым. В целом им показалось, что там было слишком много болтунов и слишком мало людей, готовых принять на себя реальную ответственность [2].

Тремя годами ранее, оказавшись в сходной ситуации, Струве был бы в самой гуще событий, занимаясь стратегией высшего порядка и выступая на митингах. Теперь же, поскольку он не состоял в партии, в первое Временное правительство его не пригласили. Вместе с тем через несколько дней после формирования этого органа Милюков, новый министр иностранных дел, попросил его возглавить экономический департамент МИДа. Хотя предложение было принято, Струве, по свидетельству Гефдинга, также перешедшего вместе с ним на новую работу из КОС, сделал на этом посту немного [3]. В то время его интересовали не столько внешняя политика или экономика, сколько армия. Он по-прежнему считал, что победа союзников исключительно важна для политической стабилизации и последующего подъема России. Успех казался ему несомненным, но лишь в том случае, если русской армии удастся сохранить дисциплину и волю к победе. Более того, лояльные и боеспособные вооруженные силы были нужны и для поддержания внутреннего мира. Знаменитый приказ № 1, изданный Петроградским советом в первые дни революции и призывавший солдат взять управление войсками в свои руки, дезорганизовал армию; складывающееся положение беспокоило Струве более всего. 17 апреля он вместе с Григорием Трубецким посетил премьер-министра Г.Е. Львова. В ходе беседы они убеждали главу правительства предпринять самые энергичные меры по восстановлению порядка на фронте [4]. Через месяц, 16 июня, как сообщает Гефдинг, Струве и Трубецкой изложили свою позицию в ставке верховного главнокомандующего в Могилеве. Разумеется, подобные усилия не приносили результатов. Они обнаружили, однако, главный предмет волнений Струве и обусловили безоговорочную поддержку им в будущем так называемых «белых» армий.

В 1917 году Струве продолжал много писать. Он по- прежнему редактировал Русскую мысль, на страницах которой время от времени публиковал комментарии к текущим событиям. Но поскольку ежемесячник не поспевал за стремительным их ходом, со второй половины апреля Струве начал издавать новый малоформатный политический еженедельник, Русская свобода, бесплатно рассылавшийся подписчикам Русской мысли и распространявшийся в розницу. Подобно Полярной звезде в 1906 году, Русская свобода была призвана оперативно анализировать политическую обстановку. В редактировании журнала Струве помогали Маклаков и Н.Н. Львов, однако основную редакторскую нагрузку нес, видимо, Франк. На страницах Русской свободы публиковались «веховцы» и авторы Русской мысли. Но растущие затраты и трудности с печатанием не позволили Струве выпускать журнал регулярно: поначалу он выходил более или менее еженедельно, но к концу года — лишь раз в три или четыре недели. В конечном счете в свет вышли семнадцать номеров. После большевистского переворота журнал был закрыт.

В опубликованной в первом номере Русской свободы статье «Наша задача» (#519) Струве изложил собственную политическую платформу. Он начинает с беглых похвал в адрес революции: она была «историческим чудом», событием мирового значения, уникальной возможностью, но, добавляет тут же с предостережением, — и событием, которое влечет за собой колоссальную ответственность.

Уже в этой работе, написанной всего через месяц после отречения царя, Струве подметил опасности, рождаемые революцией. Он сделал это раньше и глубже кого-либо из современников. Главную угрозу, полагал он, представляла собой социальная разобщенность. Прежний режим утвердил в народе традиции ненависти. В былые времена это чувство служило благой цели; но теперь, когда царизм пал, дух ненависти должен уступить духу любви. Струве не поясняет, что имел в виду, но его критические выпады явно направлены против социалистов и проповедуемой ими «классовой войны». Он говорил, что разрушительные чувства, вдохновлявшие русское общество в период борьбы с имперским режимом, не должны выливаться в классовую ненависть, настраивающую одну часть народа против другой. Между тем «силы тьмы» вышли на поверхность: «Эти злые силы будут покушаться, обольщая нас, возвести, вместо разрушенного, новое здание насилия, основанное на ненависти и разобщении людей». То была не столько конкретная политическая программа, сколько политическая проповедь, вполне в духе Достоевского. И действительно, до конца 1917 года Струве почти не уделял внимания преобразованиям политических институтов, аграрной политике или национальному вопросу, столь беспокоившим его современников. По сравнению с фундаментальными темами духа и воли все перечисленные проблемы казались ему вторичными.

Для того чтобы подкрепить свои идеи организационно, в мае 1917 года Струве учредил ассоциацию, предназначенную для пропаганды русских национальных ценностей и названную Лигой русской культуры [5]. Занятия сугубо культурной деятельностью в самый разгул революционных баталий можно рассматривать в качестве еще одного доказательства безнадежного отрыва Струве от реальной жизни. Но в то же время допустима и другая интерпретация данного факта: не исключено, что он гораздо лучше своих современников — социалистов и либералов — понимал суть происходящего и тщетность попыток одолеть события с помощью традиционных политических, экономических или социальных средств. Основную проблему России следовало искать в области национальной культуры; именно здесь лежали главные задачи, стоявшие перед страной. Требования того или другого, а также составление всевозможных программ просто не отражали сути момента: русским предстояло научиться быть выше партийных пристрастий. «Впервые в русской истории, — писал Струве в манифесте Лиги, — чисто культурная проблема национальности отчетливо отделяется от политических требований и программ» [6]. Сохранение национальной культуры выступало важнейшей из целей. Как говорил Струве позже, «материальная сторона жизни… гораздо легче восстановима, т. е. может быть создана наново, чем жизнь духовная. “Духовный” же “капитал” в известных условиях и в известном смысле вечен, но зато он и невосстановим, поскольку утрачен. Последнее возможно потому, что духовный капитал, оставаясь вечным в смысле объективного бытия, может для живых людей перестать существовать как их собственная живая сила и стать “музейным” предлогом или “памятником”» [7].