Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Борман предварительно запасся вещами, которые Лившиц мог использовать для торга с контрабандистами. Договориться с ними удалось довольно быстро, а цена оказалась весьма умеренной. Борман так описывает этот переход [42].

«Нас было трое, Петр Струве, я и молоденький студент. Раз я не называю его имени, значит, пока не следует называть. Мы взяли с собой только по малюсенькому чемоданчику. У меня был за спиной рюкзак. Поезд отходил с Охтенского вокзала часов в десять вечера. Мы боялись строгого контроля, но его совсем не было. Через сорок минут мы вышли на заснеженной станции. Там нас ждали розвальни. Куда он нас вез по полям и перелескам? Вдруг прямо на советский пограничный пункт. Ехали больше часу. Остановились у низенькой избы, где нас ждали и даже напекли в нашу честь лепешек, которые мы с удовольствием ели.

Было уже за полночь, когда мы двинулись в путь. Наш проводник взял с собой сына подростка. У обоих были топоры за поясом. Наш северный крестьянин не ходит в лес без топора за поясом. Я-то это хорошо знал, а Струве на топоры покашивался.

По условиям мы должны были заплатить деньги только по переходе границы. Проводник обещал перевести нас в два часа. Но в общем он водил нас по лесу не меньше шести часов. Мы шли по целине, но снег был неглубокий. Иногда наш проводник останавливался и прислушивался. Два раза он заставил нас минут по пяти пролежать на снегу. Уверял, что где-то близко ходил советский патруль. А может быть, это было сделано только для важности. Струве устал и, несмотря на свои 49 лет, шел с большим трудом. Время от времени мы его вели под руки.

Наконец мы вышли на поляну. Уже начинало светать. Проводник спросил нас, боимся ли мы белых финнов. Мы, конечно, сказали, что не боимся. А он боялся, потому что они назад не выпускали. Поэтому он дальше не хотел идти.

— Вон там перейдете через ручей, потом напрямик до большой сосны. От нее и будет видна сторожка. В ней финский пограничный пункт. К ним и идите, ежели их не боитесь, — пояснил он нам.

Выхода не было, приходилось выполнять его указания. Он нам настолько внушил доверие к себе, что мы даже дали ему записку к нашим в Петрограде. Позже он перевел Глеба Струве, Г.И.Новицкого и других.

Ручей, отделявший нас от сосны и заветной сторожки, был покрыт льдом. Я ступил на него и провалился. Пришлось из забора вытягивать длинные жерди и устраивать переход. Нашли сосну и издали увидели сторожку.

— Вдруг чекистская застава? — мелькнуло у меня в голове.

Я подошел к сторожке один и не без волнения постучал. Мне открыл дверь финский солдат и сразу заговорил со мной по-немецки. Оказалось, что финскую пограничную службу несут так называемые финские егеря. Эта часть была составлена из финнов, которые во время войны бежали в Германию и там были не только обучены немцами военному строю, но и соответственным образом препарированы немцами.

Никаких англичан нигде не было.

Часа через два нас отвезли на санях в какие-то казармы. Там мы ночевали и на следующее утро были отправлены на десять дней в карантин в Териоки. Это было 9-го декабря 1918 года».

В течение двух лет после бегства из России Струве полностью и безоговорочно отдавал себя «белому делу». Едва ли кто-нибудь из русских интеллектуалов его поколения был более предан вооруженному сопротивлению большевикам или же более усердно работал ради этой цели. Как и в 1890-х, посвятив себя идеалам социал-демократии, или в начале 1900-х, поддержав либерализм, — каждый раз с убеждением, что делает это ради освобождения России, — Струве солидаризировался теперь с «белым» движением, причем по той же самой причине.

Несколько дней Струве и его спутники оставались в карантине в Териоки, после чего финские власти разрешили им проследовать в Хельсинки. В столице Финляндии проживала внушительная русская колония, которая к тому моменту заметно разрослась за счет беженцев, спасавшихся от ЧК, а также холода и голода той кошмарной зимы. Члены русского сообщества, преуспевающие торговцы и землевладельцы, занимались в основном собственными делами, почти не заботясь о том, что происходит на родине; подобная установка, кстати, возобладала и в других центрах русской эмиграции. Только русский гарнизон, состоявший из нескольких тысяч офицеров, которые остались на своих постах после того, как солдаты разбежались, всерьез интересовался политикой. Им командовал генерал Н.Н. Юденич, типичный штабной офицер старой выучки. Его политическим советником был кадет А. В. Карташев, возглавлявший министерство по делам религий во Временном правительстве [1]. Оба деятеля пользовались расположением Маннергейма, правителя Финской республики, ярого противника большевиков, который до революции сам служил в русской императорской армии. В Хельсинки находилась также постоянная английская миссия, прибывшая туда вскоре после перемирия; она поддерживала Юденича в его стремлении собрать силы для военного удара по большевикам. Через курьеров Юденич осуществлял контакт с Национальным центром в Петрограде.

Вскоре после прибытия в Хельсинки Струве опубликовал в местной русской газете рассказ о том, что происходит дома. Это первое за целый год политическое заявление свидетельствовало, что его основные взгляды на русский кризис, впервые сформулированные в 1907 году, по-прежнему не изменились. Коммунистический режим, писал он, необходимо свергнуть любой ценой, хотя нельзя исключать и возможность его саморазрушения. Но само по себе крушение коммунизма, спровоцированное извне или изнутри, ничего не решит: контрреволюция, непрерывно меняющая одних лидеров на других, не сможет покончить с кризисом, а сформированное ею правительство «повиснет в воздухе». Куда более важно восстановить стабильность и создать условия, способствующие прогрессу. Россия нуждается в культурном возрождении, с помощью которого можно будет искоренить причины, приведшие коммунистов к власти: политическую незрелость масс, приверженность образованных классов абстрактным формулам, повсеместное неуважение частной собственности. Большевизм, по его мнению, был не просто преходящей хворью здорового организма, как полагали противники большевиков справа и слева; это хроническое заболевание нации. «Большевизм нездоров — и как народная дикость, и как интеллигентская этикетка. Но и в том и в другом своем качестве он глубоко национален, он подготовлен всем историческим развитием народа и интеллигенции. Это — глубокая и в известной мере органическая болезнь, от которой нельзя излечиться одними лишь хирургическими средствами» [2]. До тех пор пока население России не приобщится к культуре, уважающей достоинство личности, индивидуальную ответственность и частную собственность, кризис будет углубляться — несмотря на то, в чьих руках находится власть.