Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

В Хельсинки Струве установил контакты с Юденичем и Карташевым, которые обращались к нему за консультациями по политическим вопросам. Но финские задворки были ему не по душе. Молодому русскому офицеру, в январе 1919 года приставленному к нему петроградским Национальным центром в качестве секретаря, Струве говорил, что намеревается отправиться в Западную Европу. Там, опираясь на остатки русской дипломатической службы, он хотел наладить постоянную связь с подпольем, действующим в советской России (предположительно Национальным центром), и склонить европейское общественное мнение в его пользу [3].

В середине января 1919 года Струве, в сопровождении Бормана и Глеба (прибывшего в Финляндию тем же путем, что и отец), уехал в Лондон. 18 января шведская газета Dagens Nyheter сообщила о его транзитной остановке в Стокгольме. Она также опубликовала фотографию, на которой по-прежнему безбородый Струве, болезненно щурясь, напоминает узника, только что выбравшегося из темного застенка на дневной свет. Гарольд Вильямс, встречавший его на вокзале в Лондоне, был поражен тем, насколько изменился его друг: «Эти роковые месяцы тяжело отразились на д-ре Струве. Он изнурен и измучен, сутулится более, чем обычно, а во взоре появилось какое- то новое, отсутствующее выражение, и я пока не знаю, как его интерпретировать». Пока журналист искал багаж Струве, тот разразился страстным монологом: он с ходу отверг предложенную русскими идею мирной конференции, предостерегал от распространения прокоммунистических настроений в Англии и остальной Европе в том случае, если западные государства все же пойдут на дипломатическое признание советской России, и презрительно отзывался о «красной» армии, состоявшей, по его словам, «из латышей, немногочисленных китайцев и множества хулиганов, которые служат за деньги» [4].

Струве провел в Лондоне шесть недель, в основном в компании четы Вильямсов и русского посла К.Д. Набокова. Он присутствовал на гостевой галерее парламента во время дебатов, касавшихся взаимоотношений Британии и России [5]. Он также дал интервью о ситуации в своей стране газете The Times, в котором попытался опровергнуть наиболее распространенные заблуждения о большевизме. Струве просил Англию «не заигрывать с большевиками», поскольку английские рабочие, будучи менее образованными, нежели германские, подвержены их пропаганде. Профсоюзы, предостерегал он, не смогут противостоять проникновению большевизма. «Умеренного большевизма не существует», — говорил Струве.

В начале марта он отбыл в Париж, центр политической жизни русской эмиграции.

Сформировавшиеся у него в ходе этих поездок представления об отношении Запада к русской революции оказались в высшей степени негативными. Струве показалось, что европейцы плохо информированы о происходящем в России, причем не только из-за нехватки достоверной информации, но и потому, что склонны воспринимать события в искаженном свете. Более всего Струве возмущало то, что западное общественное мнение не проявляло особого беспокойства по поводу распада России как суверенного государства и многонациональной империи: на деле он обнаруживал некоторые признаки злорадства на этот счет. Даже былые союзники России разделяли то, что он называл «Брест-Литовской точкой зрения», то есть в целом позитивно относились к развалу Российской империи [6]. Повсюду он ощущал удовлетворение от того, что имперского режима больше нет, и связанное с этим беспокойство, не приведет ли свержение большевиков с помощью военной силы к его реставрации. В письме, направленном из Парижа Н.В. Устрялову, кадету, работавшему на Колчака и позже получившему дурную славу теоретика «национал-большевизма», он следующим образом изложил свои впечатления:

«Общественное мнение союзных стран чрезвычайно нервно относится к мысли, что подавление большевиков может привести к политической и социальной реакции… Победила в мировой войне западная демократия, и борьба с большевизмом может сейчас иметь поддержку у Запада, лишь если она ведется во имя принципов демократии.

Вот истинная разгадка той осторожности, с которой относятся союзники к правительствам противобольшевистской России и какая подчас удручает русское общественное мнение.

Нашей реакции на Западе опасаются едва ли не в той же мере, как нашего большевизма. Если последний угрожает мировому порядку и праву и несет с собою своеобразный модернизированный «империализм», то первая представляется существенною угрозой мировой свободе и тоже означает торжество империалистических стремлений.

Тем более что планы русских реакционных кругов нередко связываются в заграничном сознании с возможным будто бы воссозданием германофильских путей русской внешней политики» [7].

Чего ему не удалось обнаружить на Западе, так это понимания, что исход разворачивающегося в России противостояния «белых» и «красных» самым серьезным образом скажется на судьбах самой Европы.

Практический вывод из предпринятого им анализа заключался в следующем: русские, пытающиеся свергнуть большевизм, должны апеллировать к Западу на его условиях. Иными словами, им необходимо убеждать партнеров в том, что они сражаются не за реставрацию прежнего режима, но за новую Россию — не царскую и не коммунистическую, а Россию, с которой Запад будет чувствовать духовное родство и которую, следовательно, сможет поддерживать без колебаний и страха.

В марте 1919 года, к моменту прибытия Струве в Париж, ведущей эмигрантской организацией здесь было «Совещание русских дипломатических представителей». Эту коалицию возглавляли: первый премьер-министр Временного правительства Г.Е. Львов, ныне служивший представителем адмирала Колчака; бывший министр иностранных дел С.Д. Сазонов, выполнявший сходные функции при генерале Деникине; герой-народник 1870-х годов Н.В. Чайковский, связанный с русским правительством в Архангельске. На заметных ролях находились также Маклаков и Савинков. Принципиальная задача Совещания заключалась в том, чтобы добиться от союзных держав признания антибольшевистских сил, действующих на территории России, в качестве законных представителей российского государства и обеспечить им западную финансовую и военную помощь. Совещание считало себя официальным зарубежным представителем российского государства, временно захваченного мятежниками, и в течение некоторого времени именно так воспринималось французским правительством. Совещание исходило из того, что намеченные им цели требуют объединения всех «белых» армий под единым командованием, которое станет легитимным носителем российского суверенитета. Кроме того, Совещание хотело, чтобы объединенное «белое движение» выдвинуло политическую и социальную программу, приемлемую для западного общественного мнения. 5 марта 1919 года Совещание выступило с программным заявлением, в котором на освобожденных территориях России гарантировались демократические выборы, равенство всех граждан перед законом, децентрализация управления (включая автономию или федеративный статус для меньшинств), социальная защита трудящихся, а также юридическое признание последствий аграрной революции, совершившейся в стране [8]. Для большей представительности участники Совещания приглашали к сотрудничеству и некоммунистические социалистические партии, хотя подобные начинания не увенчались успехом. Русские левые политики относились к «белому делу» и всему, что с ним связано, с неодолимым подозрением и потому в годы гражданской войны предпочитали отсиживаться в стороне — в соответствии с принципом «ни Ленина, ни Деникина».