Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Для людей, обладавших столь широкой известностью, как Струве, дальнейшее пребывание в Москве делалось невозможным. Большинство оппозиционных лидеров — руководители Правого центра, Национального центра, Союза возрождения — уехали из города, оставив здесь лишь горстку храбрецов, готовых выполнять свой долг даже под угрозой смерти. (Впоследствии многие из них действительно погибли.) Консервативные политики, включая Григория Трубецкого и Кривошеина, отправились на юг, на оккупированную немцами Украину. Социалисты предпочитали ехать на восток — поддерживать комитет Учредительного Собрания; либералы искали пристанища в Сибири или отбывали на юго-восток, под крыло Добровольческой армии. Что касается Струве, то он принял довольно странное решение двинуться на север. Ему хотелось затаиться где-нибудь в деревне и таким образом дождаться прибытия из Архангельска британского экспедиционного корпуса.

Очевидно, что Струве не мог реализовать этот план самостоятельно; ведь его, человека абсолютно беспомощного в житейском смысле, рано или поздно обязательно схватил бы и расстрелял один из «красных» патрулей, во множестве рыскавших по советской России в поисках «контрреволюционеров» и «спекулянтов». Поэтому Национальный центр приставил к нему в качестве персонального помощника проверенного молодого человека, его давнего знакомого. Это был Аркадий Борман, сын Ариадны Тырковой-Вильямс от первого брака, дружба которой со Струве началась еще в начале 1890-х годов. Мальчиком Борман жил с матерью в Париже, где она работала в редакции Освобождения, и помогал разносить журнал по парижским почтовым отделениям. Позже он часто виделся со Струве у матери дома; они также мимолетно встретились в Новочеркасске зимой 1917-1918-го. Весной 1918 года, действуя, вероятно, по указанию Национального центра, Борман устроился на работу в советское правительство и в составе дипломатической делегации выезжал на Украину. Будучи чиновником нового режима, он без труда добыл документы, освобождавшие его от армейской службы и позволявшие беспрепятственно путешествовать по стране. Для Струве Национальный центр изготовил паспорт на имя Николая Васильевича Белицая, жителя Киева. Согласно замыслу, Борман должен был взять Струве-Белицая в официальную командировку в качестве личного секретаря. Глебу Струве предстояло временами сопровождать их, а иногда передвигаться отдельно. Он также путешествовал по подложным документам.

Основным источником, повествующим о четырехмесячных скитаниях Струве и его спутника в северных лесах, являются воспоминания Бормана. Правда, поскольку Борман, видимо, не отличался острой памятью, в своих повествованиях о происшедшем он не раз путался в довольно важных деталях. Достаточно сказать, что в одном месте он датирует их отъезд из Москвы июлем, в другом — августом, в третьем — даже сентябрем. Кроме того, он почти полностью игнорирует участие в этом путешествии Глеба Струве [35].

Подготавливаясь к походу, Струве избавился от своей знаменитой бороды: соответствующую операцию проделал и его ученик, экономист Букшпан, позже сгинувший в сталинских лагерях. С одежды и вещей Струве были удалены признаки, по которым его можно было бы опознать. Нина приготовила для него странноватый кожаный наряд — то была дань тогдашней моде, считавшей кожу «пролетарским» материалом (в противопоставление «буржуазным» мехам и «мелкобуржуазной» овчине). Его личные вещи были разложены по нескольким желтым саквояжам. Как вспоминает Борман, во время встречи на вокзале внешний вид Струве показался ему столь эксцентричным, что он немедленно усомнился в вероятном успехе предстоящей эскапады.

Первая часть путешествия прошла без происшествий. Струве, Глеб и Борман расположились в комфортабельном купейном вагоне, причем проводник, приносивший им чай, извинялся за отсутствие сахара. Пунктом их назначения была станция Вергежа, находившаяся в 50 верстах к юго- востоку от Петрограда на реке Волхов; там было семейное поместье Тырковых [36]. Здесь они провели несколько дней. Тихое местечко, утопающее в садах и рощах, находящееся вдали от любопытных взоров, Вергежа была идеальным убежищем. Но неудобство этого места состояло в том, что оно находилось слишком далеко от предполагаемого маршрута британского корпуса, и потому оставаться здесь было бессмысленно. Где-то в середине августа, покинув Глеба, Борман и Струве тронулись в путь, на сей раз на восток, к древней Вологде, миновать которую англичане просто не могли, ибо там проходила железная дорога Архангельск — Москва. Путникам пришлось вернуться в Петроград, сделать там пересадку и только потом выехать в Вологду.

В то время революция распространялась по России довольно неравномерно. Ее главными артериями стали железные дороги, кишевшие воинскими эшелонами, матросскими патрулями и чекистами. А в районах, лежащих в стороне от магистралей и обслуживаемых гужевым и водным транспортом, как будто бы царили тихие довоенные дни. Трудность, однако, заключалась в том, что путь в спокойные гавани пролегал как раз через железные дороги, где Струве, с его необычной внешностью и поведением, легко могли опознать. Струве просто не умел изменять себе; он всегда оставался интеллектуалом-космополитом — и это в то время, когда подобную публику считали неисправимо контрреволюционной. У Бормана были все основания для беспокойства: «Струве не мог не привлекать к себе внимание. Из-под его пальто европейского покроя выглядывала кожаная куртка и какие-то странноватые кожаные бриджи. В то время как другие пассажиры тащили только мешки и корзины, его багаж состоял исключительно из роскошных заграничных чемоданов. Его запросто могли счесть «буржуем». Ситуацию еще более усугубляла его абсолютная неспособность общаться с простым народом. Я даже хотел выдать Струве за глухонемого, чтобы пресечь его возможные разговоры с попутчиками» [37].

Борман привез своего спутника в поместье Алятино, находившееся приблизительно в 40 верстах к югу от Вологды и принадлежавшее родителям его школьного друга. Владельцы, хорошо зная, кем был Струве и какому риску они подвергают себя, предоставив ему приют, все же согласились оказать гостеприимство. Революция еще не пришла в эти края, и присутствие в усадьбе двух гостей (чуть позже к ним присоединился и Глеб) ни у кого не вызывало подозрений: ведь внешне Струве и его товарищи просто предавались отдыху в деревне. События, происходившие в Москве и Петрограде, сюда доносились в виде отдаленного эха, иногда как слухи, а иногда — как рассказы редкого гостя, ссылавшегося на собственные впечатления. Даже пища, которой так не хватало в городах, здесь была в изобилии. В Алятино имелась прекрасная библиотека, и Струве с головой ушел в книги. Особенно интересовал его Пушкин, воплощавший, как полагал Струве, все лучшее и обнадеживающее, что было в русской культуре. Он проштудировал пушкинское собрание сочинений от корки до корки и сразу же задумал новую книгу: трактат о Пушкине и его значении для русской жизни [38]. Книга, разумеется, так и осталась ненаписанной. Но подборка пушкинских цитат и пушкинский словарик, составленные им тогда, время от времени всплывали в работах периода эмиграции. После прибытия Глеба Струве начал также практиковать несвойственные ему физические упражнения — он заготавливал дрова. А вечера, как вспоминает Борман, проходили в обществе хозяев, за обычными интеллигентскими разговорами, в основном о «путях и судьбах родины».