Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

К тому времени положение дел казалось достаточно обнадеживающим, но очень скоро ситуация изменилась к худшему. Предводители Добровольческой армии решили базироваться на территории Войска Донского, поскольку думали, что могут положиться на местное казачество; кроме того, их поддерживал атаман Каледин, который был ярым русским националистом. Но в январе 1918 года на Дон пришла революционная смута, поставившая перед армией вопрос о том, насколько долго она сможет полагаться на гостеприимство казаков. Беспорядки были порождены конфликтом между местными малоземельными крестьянами, в большинстве своем переселенцами из других регионов России (так называемыми «иногородними»), и коренными зажиточными казаками. Среди первых оказалось также множество дезертиров, которые, пробираясь зимой 1917–1918 годов с развалившегося Кавказского фронта домой, будоражили молодых казаков. Старшее поколение, всеми силами старавшееся отстоять свою собственность от посягательств «пришлых», столкнулось с бунтом собственной молодежи и не желало добавлять к своим заботам проблемы Добровольческой армии. Некоторые даже считали, что присутствие добровольцев на их территории провоцирует «красных», и призывали армию убраться как можно скорее. Каледин, неспособный далее управлять собственными людьми, впал в депрессию; 11 февраля он оставил свой пост и в тот же день застрелился. С его гибелью Добровольческая армия лишилась самого верного сторонника в рядах донского казачества. Отношение к ней повсеместно было враждебным. Рядовые казаки отказывались от сотрудничества; иногородние, дезертиры и городские рабочие были откровенно недружелюбны; в довершение ко всему, с севера на Новочеркасск и Ростов надвигалась большевистская армия, посланная Лениным на подавление зарождающейся «Вандеи».

В таких условиях Корнилов пришел к выводу о неизбежности эвакуации. После некоторых колебаний он решил перебросить свои войска на земли кубанских казаков, которые считались непреклонными противниками коммунистов. 22 февраля он повел свою небольшую армию — от 4 до 5 тысяч человек, в основном молодых офицеров и студентов — из Новочеркасска на юг. Так начался легендарный «ледяной поход» Добровольческой армии — бросок, совершенный по враждебной территории и в тяжелейших погодных условиях. По всей видимости, Струве и прочие члены Донского совета собирались сопровождать добровольцев в этой степной эпопее, но их планы были отвергнуты генералами, не желавшими обременять войска стариками-гражданскими [23]. Для Струве, скорее всего, такое решение оказалось благом, поскольку ему едва ли удалось бы пережить страшный, сопровождавшийся почти непрерывными боями восьмидесятидневный переход через тысячу километров снежной пустоши.

После ухода армии Струве на некоторое время задержался в городе. Но время подгоняло: дальше откладывать отъезд было нельзя, так как захватившая Ростов большевистская армия неумолимо приближалась к Новочеркасску. Он выехал 23 февраля, незадолго до прихода «красных», сопровождаемый Трубецким и его сыном. С ними отправился также молодой писатель Николай Арсеньев, заменивший Глеба Струве, который был арестован и в качестве заложника брошен в тюрьму. Хотя нам довольно трудно представить Струве в седле, не вызывает ни малейших сомнений то, что он и его спутники покинули Новочеркасск верхом [24]. Они намеревались как можно скорее пересечь территорию Войска Донского, направляясь к Царицыну, а там сесть на московский поезд. Это путешествие стало одним из самых злополучных эпизодов в жизни Струве и едва не завершилось трагедией [25].

Выехав из Новочеркасска, путники сменили лошадей на сани, которыми правил надежный казак. Первым пунктом назначения была Константиновка, большое казачье село, до которого добрались беспрепятственно. Там вся группа расположилась на ночлег в избе, принадлежавшей родственнику их провожатого. Кто-то, однако, выследил пришельцев и сообщил местным властям о пребывании в селе незнакомцев. Вечером в избу для проверки документов явился патруль. Как ни странно, путешественники были не готовы к столь предсказуемой встрече. Трубецкой имел бумаги, удостоверявшие, что он — московский торговец, прибывший на юг для закупки продовольствия, но при этом его паспорт был выписан в Новочеркасске, бастионе «контрреволюции», а не в Москве, и разъяснить это несоответствие он не мог. Дело оборачивалось весьма скверно. Струве и Арсеньев, слушая запинавшегося Трубецкого, уже думали, что все пропало. Если бы патрульные тщательно обыскали их вещи, то нашли бы пачку писем офицеров Добровольческой армии родственникам, оставшимся в советской России. В каблуках башмаков, брошенных Трубецким перед входом в избу, были спрятаны золотые монеты. Он не потрудился даже спороть со своих вещей золотые вензеля, свидетельствующие о его княжеском происхождении.

Патруль, однако, ушел, не сделав обыска. Снаружи был поставлен охранник. Все четверо оказались под домашним арестом, имея все основания опасаться того, что довольно скоро их выведут из избы и расстреляют. В то время казни подозрительно выглядевших «буржуев» были довольно незамысловатой процедурой, поскольку палачам не приходилось отчитываться перед кем-либо, а собственные труды они всегда могли возместить, «национализируя» вещи казненных.

Струве в Стокгольме в январе 1919 гола, вскоре после бегства из России

Григорий Трубецкой

Струве, Нина Струве и их сын Аркадий, Прага, 1920-е годы

Струве в Белграде, 1930-е годы

Благотворительная шахматная партия в пользу эмигрантов, организованная в Париже в 1928 году; на заднем плане гроссмейстер А. Алехин

Николай Бердяев, 1934 год

Пока они ждали своей участи, Арсеньев достал Библию и в ночной тиши начал читать псалом, в России традиционно связываемый со смертью:

«Сколько дней раба Твоего? Когда произведешь суд над гонителями моими?..