Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Отвечая на обвинения Меринга, Струве опубликовал вторую и третью части эссе (они появились в печати только через шесть месяцев), посвятив их обоснованию своей точки зрения на связь между Марксом и Штейном. Доказательства влияния Штейна на Маркса, утверждал он, содержатся в книге самого Штейна. Правда, Штейн был «идеалистом», но внутри его идеализма находится твердое ядро реалистического мышления. Установив, что за политическими конфликтами стоят социальные и экономические конфликты, он открыл существование пролетариата. При всех своих, по общему признанию, «буржуазных» склонностях он был более передовым мыслителем, чем Гесс или Грюн, которые оставались заложниками философского идеализма. Освободившись от влияния «реальных социалистов», которые ненавидели Штейна, Маркс попал под влияние последнего. Степень этого влияния установить невозможно, но то, что оно имело место, неоспоримо.

Мысли, высказанные Струве по поводу фейербаховского периода жизни Маркса и Энгельса, некоторое время оставались практически незамеченными. Что касается Меринга, то даже сорок лет спустя при написании ставшей хрестоматийной биографии Маркса он приложил все усилия, чтобы в глазах читателей свести к минимуму влияние Фейербаха на Маркса [323]. Этот спор окончательно разрешился только после первой мировой войны, когда было опубликовано полное собрание сочинений Маркса и Энгельса. Только тогда гипотеза Струве полностью подтвердилась. А публикация в 1932 году сборника работ, написанных Марксом в 1843-44 годах и вышедших под общим названием «Экономические и философские рукописи», уничтожила последние сомнения относительно существования фейербаховского периода интеллектуальной эволюции Маркса и обозначила его почти тем же временным отрезком, какой был установлен Струве [324]. Сегодня об этом периоде жизни Маркса знает любой серьезный ученый; более того, с точки зрения становления Маркса он расценивается как самый интересный [325]. В глазах большей части современной публики «юный Маркс», толкователь психологического феномена «отчуждения», практически затмил зрелого Маркса, теоретически обосновавшего эксплуататорский характер капиталистической экономики. Причина этого, вполне вероятно, заключается в том, что по прошествии века экономические и социальные идеи Маркса, как правило, представляют интерес только для специалистов по истории философии, тогда как идеи Фейербаха, которыми он увлекался в юности, благодаря своей близости к современной психологии и философии, вновь стали злободневными. Другой вопрос, является ли теория отчуждения той концепцией, которая лежит в основе взглядов Маркса — тех взглядов, на которых покоится его известность и которые он сам идентифицировал бы как отличающие его от всех прочих мыслителей, — и кому, собственно, принадлежит заслуга создания этой концепции — Марксу или Фейербаху.

Что же касается влияния Штейна на Маркса, то этот вопрос остается открытым [326]. В 1902 году Меринг, со свойственной ему нетерпимостью, любую попытку соединить имена этих мыслителей считал недостойной серьезного рассмотрения [327]. Однако некоторые современные исследователи считают факт этого влияния вполне доказанным [328].

Открытия, сделанные Струве в области биографии раннего Маркса, блестяще иллюстрируют его способность решать стоящую перед ним проблему, ориентируясь прежде всего на свою интуицию и тем самым избавляя себя от трудоемкого прохождения многочисленных этапов поиска, лежащих между гипотезой и ее разрешением. Понимание ему давалось явно лучше, чем доказательства.

Марксологические изыскания Струве привели к некоторому охлаждению его отношений с немецкими социал-демократами. По сравнению со своими российскими коллегами они были весьма терпимы в интеллектуальном отношении, но даже их возмутило в его поведении то, что они восприняли как безответственное вторжение в те аспекты истории движения, которые для общей пользы должны были быть преданы забвению. После выхода в свет статей о молодом Марксе Струве никогда больше не печатался в Die Neue Zeit.

Вернувшись в Россию в последние дни декабря 1895 года, Струве обнаружил, что в результате прошедших арестов ряды социал-демократов значительно поредели. Чтобы прояснить обстоятельства, связанные с этими арестами, необходимо кое-что сказать о Союзе борьбы за освобождение рабочего класса — организации, члены которой в основном занимались агитацией в рабочей среде [329].

Значение употребляемого российскими революционерами слова «агитация», равно как и обычно сопровождающего его слова «пропаганда», уходит своими корнями в 1870-е годы; эти два слова обозначают два отличных друг от друга метода подталкивания народных масс к революционной деятельности. Пропагандисты специализировались на обучении трудящихся — как пролетариев, так и крестьян. Прикладывая силы, чтобы просветить их относительно истинного устройства природы и общества, они питали надежду, что со временем рабочие и крестьяне сами сделают из этого соответствующие практические выводы и начнут борьбу против существующего режима. Агитаторы же считали, что трудящиеся массы вовсе не нуждаются в подобной интеллектуальной подготовке. Для них каждый трудящийся по сути своей уже был потенциальным повстанцем — требовалась лишь искра, чтобы поджечь то, что Бакунин называл «злыми страстями» масс. Поэтому цель агитации состояла в том, чтобы привнести в массы эту искру и побудить «тружеников» к восстанию или, по крайней мере, к тому, чтобы они перестали выходить на работу. Иными словами, пропагандисты обучали, а агитаторы только подстрекали. Эти методы, разработанные социалистами-революционерами, впоследствии были взяты на вооружение социал-демократами.

В конце 1880-х — начале 1890-х годов исповедующая социалистические взгляды часть интеллигенции в России занималась практически исключительно пропагандой. Основной ее метод состоял в том, что к организованным самими рабочим образовательным кружкам прикреплялись учителя, задачей которых было радикализировать в сущности мирные образовательные цели этих рабочих организаций. Кружок при Технологическом институте, к которому в 1893 году, вскоре после своего приезда в Санкт- Петербург, присоединился Ленин, был один из многих, занимавшихся именно такого рода деятельностью [330].

Когда осенью 1895 года Ленин вернулся в Россию из своей первой поездки на Запад, его голова была заполнена амбициозными политическими планами, реализация которых вела к созданию Российской социал-демократической рабочей партии. В это время он познакомился с Мартовым, который считал, что методы пропаганды среди рабочих устарели, не приносят реальной пользы, и убеждал Ленина и его сотоварищей обратиться к тем методам агитации, которые он и его еврейские друзья успешно опробовали в Вильно. Это произошло после того, как виленские рабочие не только не откликнулись на проводимую среди них политическую пропаганду, но с негодованием отвергли ее. После этого местные еврейские социалистические группы пришли к выводу, что необходимо перестать проповедовать социализм и сосредоточиться на подстрекательстве рабочих к забастовкам. Они надеялись, что рабочие быстро поймут, что царский режим — это не некий нейтральный арбитр, стоящий над всеми классами, как это провозглашалось официальными кругами и чему рабочие верили как должному, что на самом деле этот режим выступает в союзе с капиталистами. Появление царских солдат и казаков, разгоняющих забастовщиков по приказу владельцев предприятий, должно было убедить бастующих рабочих, что борьба за удовлетворение исключительно экономических требований недейственна при отсутствии политической борьбы, конечной целью которой является смена правительства, защищающего интересы эксплуататоров, на правительство, которое будет служить интересам трудящихся. Таким образом, конфликты между рабочими и властями, изначально возникая из-за экономических требований, должны были привести к политизации и радикализации рабочего класса России; при этом задача социал-демократов состояла в том, чтобы, как только это случится, быть готовыми к организации сильной политической партии.