Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

К тому же Струве приводили в ярость те нападки, которые партийные ветераны, особенно Плеханов, обрушили на Бернштейна. Плеханов не только, не вникая в их суть, огульно отмел все его аргументы, но и отказал ему в личной честности. Бесконтрольно пользуясь все тем же «отравленным оружием», от применения которого в дискуссиях его в свое время призывал отказаться Энгельс, Плеханов организовал кампанию систематической травли Бернштейна и его сторонников в российской и немецкой прессе. И когда лидер германских ортодоксальных марксистов Каутский, отвергнув все аргументы Бернштейна, нашел в себе достаточно благородства, чтобы выразить ему благодарность за то, что он «заставил партию еще раз подумать», Плеханов, не колеблясь, немедленно обрушился и на Каутского [431]. Такая агрессивность со стороны Плеханова отчасти была вызвана ущемленным самолюбием — Бернштейн нанес ему смертельную обиду, написав в своих «Условиях возможности социализма», что Плеханов и его сторонники представляют меньшинство в российском социал-демократическом движении [432]. Но основной побудительной силой его поведения была приверженность все тому же староверческому принципу религиозного фанатизма: догматы веры неприкосновенны, или вера перестанет существовать.

Струве был убежден, что в глубине всей этой антиревизионистской кампании, организованной Плехановым, лежит интеллектуальная нечестность. Он был бы способен уважать плехановский догматизм, если бы чувствовал, что тот искренне убежден в неправоте Бернштейна. В этом случае он оспаривал бы его взгляды, но не имел бы к нему претензий морального характера. Однако Струве был уверен, что в глубине души Плеханов чувствовал, что Бернштейн затеял хорошее дело. Отвергая ревизионизм из соображений чисто политического характера, Плеханов ставил партийные интересы выше истины и совести, что превращало его в тривиального лжеца: «Ложь может быть объективно безвредна или полезна, но до тех пор пока она не сознана как таковая. Для того же, кто ее уже осознал как ложь, она, будучи поддерживаема, обращается в зловредный яд. Так и с ортодоксией. Верить в нее безопасно, но перестав верить, необходимо ее отвергнуть, как ложь… а иначе она развратит мышление» [433].

Рожденная сознательной ложью интеллектуальная нечистоплотность была проявлением тенденции, фактически уже наметившейся в действиях Плеханова, — подменять разумное обсуждение назревших вопросов и проблем «пролетарско-революционным выяснением» мотивов и благонадежности [434]. По мнению Струве, поведение Плеханова по отношению к Бернштейну несло в себе явные инквизиторско-полицейские черты, шокировавшие его и вызывавшие в нем опасения относительно будущего социал- демократического движения. Эти опасения, усиливаясь год от года, начали перерастать в нешуточную тревогу.

Но Струве все еще верил, что реальность непременно одержит верх над мифом, поэтому ему казалось, что будет совсем не трудно, оставив Плеханова в одиночестве, перевести российских социал-демократов в лагерь ревизионистов. Туган-Барановский и Булгаков уже были на его стороне, а в некотором отношении даже впереди него. Казалось, что обращение Веры Засулич не должно было составить особого труда. То же казалось и в отношении Ленина [435].

Однако уже первый опыт, заключающийся в попытке обращения в ревизионизм Потресова, отнял у него столько сил, что потребовалась некоторая передышка. В течение первых месяцев 1899 года он вел с Потресовым (находившемся в то время на административном поселении в Вятке) оживленную переписку, которая открыла ему глаза на то, насколько тяжелую миссию принял он на себя. Положительного результата эта переписка не имела — раз от раза тон писем становился все более язвительным, свидетельствуя о назревающей ссоре.

«Я начал с критических сомнений, — писал Струве в одном из этих писем, — пережив чрезвычайно живительную и полезную пору увлечения ортодоксией и окончательно вернулся к критике — под давлением непреодолимого внутреннего убеждения, вносившего и вносящего много беспокойства в мою душевную жизнь… Не знаю, Вы ли излечитесь от утопизма, я ли отрекусь от реализма, но если не произойдет ни того, ни другого, в наших воззрениях будет существовать глубокое различие» [436].

«Я был огорчен Вашим письмом, — ответил ему Потресов, — огорчен, потому что я чувствую, что мы перестали друг друга понимать, начали говорить на разных языках. А ведь у нас с Вами — сколько общих житейских и иных воспоминаний, сколько прожито вместе! Когда-то Вы с полуслова разумели мою мысль, мое настроение, теперь — все выстрелы Вашего письма летят мимо, не попадая в цель. Плохой это признак!» [437]

В процессе обмена мнениями страсти достигали такого накала, что однажды Калмыковой пришлось порвать одно из писем Струве Потресову, чтобы предотвратить между ними бесповоротную ссору [438]. К августу 1899 года Струве наконец понял, что дальнейшие попытки сделать из Потресова ревизиониста бесполезны. Потресов не поддался его влиянию. Примечательно, что позднее Потресов взял себе псевдоним «Старовер».

Несмотря на тяжелое состояние духа, Струве приступил к редактированию второго социал-демократического журнала. На сей раз инициатива организации журнала — о чем Струве, конечно же, не имел ни малейшего понятия — принадлежала полиции. Видя рост русского рабочего движения и желая располагать как можно более подробной информацией о его связях с интеллигенцией, министерство внутренних дел в конце 1898 года приняло решение о внедрении в социал-демократические кружки своих агентов. Следуя этой стратегии, оно приступило к спонсированию социал-демократической периодики, среди функционеров которой должны были подвизаться его агенты. Работу агента-провокатора должен был исполнять М. И. Гурович, бывший фармацевт, сосланный за участие в революционной деятельности на некоторое время в Сибирь и после возвращения из ссылки ставший платным информатором полиции. Пристрастия Гуровича выделяли его из среды русских интеллектуалов — он общался с дамами полусвета и даже имел репутацию биржевого игрока. Однако сомнения, возникавшие относительно него у некоторых социал-демократов, сглаживались благодаря поддержке, оказываемой ему филантропическими и общественными организациями, а также персональной рекомендации, данной ему его сотоварищем по сибирской ссылке В. Я. Яковлевым-Богучарским, пользовавшимся в партийной среде абсолютным доверием. Став в петербургской интеллигентской среде своим человеком, Гурович регулярно информировал полицию о происходящих там событиях [439].

Гурович еще и потому был наиболее подходящей для такой работы кандидатурой, что его гражданская жена А. А. Воейкова имела свое издательское дело. Учтя это обстоятельство, полиция 19/31 декабря 1898 года выдала Воейковой разрешение на издание ежемесячного журнала. Знала ли Воейкова о том, кому она должна быть благодарна за эту милость и где ее муж взял деньги для финансирования разрешенного издания, установить невозможно. Как бы то ни было она решила воспользоваться выпавшей на ее долю удачей и в январе 1899 года пригласила Струве на должность главного редактора журнала, отлично понимая, что он продолжит дело, начатое им в Новом слове , иными словами, сделает из ее журнала орган, пропагандирующий «экономический материализм». Журнал должен был называться Начало. Струве немедленно сформировал редакционный совет, состоящий из доверенных лиц — Туган-Барановского (помощник редактора), Калмыковой (литературный редактор), Яковлева- Богучарского и Маслова (сотрудники редакции) [440]. И поскольку Воейкова выступала в роли издателя журнала, Гурович имел доступ ко всей информации.