Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Разумеется, в России либерализм так и не достиг своей окончательной цели. Тот период времени, который история отвела России на конституционный эксперимент, начатый в 1905–1906 годах, был слишком непродолжительным, чтобы либералы могли осуществить то, к чему стремились. Если не считать всего десяти лет — с 1906 по 1917-й, — в России никогда не было ничего, что в достаточной степени походило бы на гражданские свободы или выборное правительство. Поэтому можно, конечно, сказать, что российский либерализм потерпел поражение. Но вопрос о потенциальной эффективности идеи или движения необходимо отделять от вопроса об их исторической значимости. Изучение документов, относящихся к разным историческим эпохам, с определенной степенью точности и объективности позволяет установить, какое влияние та или иная историческая сила оказала на свое время, поскольку эти документы дают возможность сравнить то, что предполагалось осуществить, с тем, что действительно было осуществлено. Но где тот критерий, на основании которого можно оценить степень «успешности» того или иного исторического феномена? Совершенно очевидно, что оценка такого рода целиком определяется позицией того, кто ее производит. Как известно, время обращает в прах все — все приходит в «упадок». В свое время пал Наполеон, затем та же участь постигла победившие его консервативные монархии, над которыми одержали верх либералы; но в конце концов пали и пришедшие им на смену социалисты. Если посмотреть на вещи трезво, становится очевидным, что правота всех этих вердиктов об историческом «успехе» базируется на том, что судья, который выносит решение, просто избирает для этого подходящий исторический момент, а за всеми рассуждениями о «неудаче» фактически стоит всего-навсего завуалированное признание того общеизвестного факта, что человек смертен, а все его дела конечны.

Однако работа историка заключается не в том, чтобы выносить вердикты; его задача — не подводить итоги, а анализировать события.

Обращаясь к истории русского либерализма второй половины XIX века, очень трудно сформулировать, какого рода социальные или экономические интересы стояли за этим движением. Оно не опиралось ни на промышленников, ни на торговцев, стремящихся обеспечить своему бизнесу более благоприятные условия, как это было в случае с английским либерализмом. Что касается российских бизнесменов, то, вынужденные функционировать в условиях неразвитой и весьма нестабильной экономики, они скорее склонялись к тому, чтобы искать у правительства защиты от наступления рабочего класса и от конкуренции со стороны иностранного капитала. В политическом отношении они, фактически, отдавали предпочтение консерватизму, идеалом которого была отнюдь не свобода, а скорее законность в духе германского Rechtsstaat. Как писал в 1905–1906 годах Макс Вебер, в основе российского либерализма лежали не социоэкономические, а идеологические интересы [602]. Социальную основу либерального движения в России составляло образованное дворянство — класс, который, собственно, не столько приобретал, сколько терял в случае реализации исповедуемых либеральной партией принципов политической демократии и проведения провозглашаемых ею социальных реформ (особенно в аграрной сфере).

Постреформенный российский либерализм вырос на почве не экономических интересов, а задавленного индивидуализма и униженного патриотизма. Широкое распространение либеральных идей среди образованных слоев населения было вполне естественной реакцией на упорное нежелание правительства поддержать программы, способствующие распространению просвещения и национализма в виде, соответствующем настроениям охваченных патриотическими чувствами образованных граждан. Поначалу заставляя дворян учиться, а в дальнейшем поощряя в них стремление к образованию, монархия способствовала развитию у них способности к суждению и чувства вкуса, а это неизбежно повлекло за собой осознание наличия альтернатив и возможности выбора и ощущение собственной индивидуальности. История Запада показывает, что все это может стать источником огромной созидательной силы, работающей на процветание нации, но только в том случае, если ей будут предоставлены широкие возможности для реализации; подавленная же, она обращается к разрушению. Именно в возможности реализации этой силы и отказывало своим гражданам царское правительство. С одной стороны, оно практически ничем не ограничивало доступ к знаниям, разрешая при этом выезды за границу, поощряло развитие искусства и науки, стремилось воспитать в гражданах чувство национальной гордости, но тем не менее оно ни за что не хотело допустить, чтобы русский человек, получив образование, попутешествовав, развив в себе патриотические чувства, жил и действовал в условиях тех правовых гарантий для личности и возможностей для политического самовыражения, которые стали для него жизненной необходимостью. Даже самый лояльный и уважаемый российский гражданин в любой момент мог быть унижен полицией. Он не имел права голоса при решении политических и бюджетных проблем своей страны, от него не зависело, каким образом используются ее ресурсы, где и как действуют ее вооруженные силы. По отношению к жившим при царском режиме русским обычно употребляют эпитет «угнетенные», но это слово не совсем точно передает реалии их истинного положения. В ходе обыденной жизни никто персонально не подвергался какому-либо особенному угнетению, и до тех пор, пока не переступалась та грань, за которой деятельность можно было определить как политическую, людей, как правило, никто не беспокоил. Русских, скорее, оскорбляло и отчаянно унижало отношение к ним как к нации шаловливых детишек — и это после того, как они уже не раз доказывали, что являются великим и в высшей степени способным к творчеству народом. Подобное отношение к себе образованные граждане России находили совершенно нестерпимым, в силу чего многие из них были вынуждены жить в своей стране с ощущением непреходящей внутренней оппозиционности к власть предержащим.

Однако само по себе это ощущение личной и всенародной пришибленности было неспособно инициировать политическую активность, и на это были две причины. Первая заключалась в том, что, следуя привитому ей кодексу дворянской чести, образованная элита общества чуралась нелегальной деятельности. Второй причиной было то, что эта элита страшилась стихии крестьянской массы, в глубине которой, как ей казалось, таились необузданные страсти разрушительного характера — именно это опасение заставляло ее воздерживаться от тех действий, которые могли быть истолкованы крестьянами как признак ослабления власти. Поэтому большинство постреформенных русских либералов были либералами скорее консервативного, нежели демократического толка. Вместо того, чтобы стремиться к политической деятельности, они сосредоточивались на решении практических вопросов в области культурной и общественной жизни, уповая на то, что усилия такого рода постепенно поднимут как интеллектуальный, так и материальный уровень жизни страны до той отметки, начиная с которой можно будет надеяться на появление в обозримом будущем в России возможности организации свободного общества. Они шли работать в земства, в органы городского самоуправления, служили мировыми судьями, помогали организовывать сельскохозяйственные товарищества. Осуществляя свою программу «малых дел», они настойчиво избегали как идеологии, так и политики.