Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Три дня корабли простояли у южной оконечности Тенерифе, грузясь смолой; Эль-Кано, как того требовали его штурманские обязанности, руководил погрузкой на «Консепсьоне». 2 октября флотилия покинула Канарские острова и взяла курс на юго-запад. Во исполнение королевского приказа капитаны и кормчие после отплытия из Испании вскрыли данные им пакеты с инструкциями и узнали, что им надлежит идти в сторону Бразилии. Однако, еще не достигнув 24° с. ш., они обнаружили, что Магеллан отклоняется от назначенного курса и при этом вопреки королевским инструкциям ни с кем не советуется. Дело в том, что адмирал находился в трудном положении. В Севилье ему уже пришлось столкнуться с противодействием двух его испанских капитанов, а из остальных трех двое тоже не доверяли ему, как португальцу [66]. Вот почему у него не было желания посвящать их в свои намерения. Человек крайне сдержанный и властный, он предпочел действовать по своему усмотрению. Это привело к тому, что Хуанде Картахена, капитан «Сан-Антонио», поднял на своем корабле сигнал об отказе повиноваться, после чего он был взят под стражу.

Доверие к Магеллану отнюдь не возросло после того, как флотилия попала в трехнедельный штиль у берегов Гвинеи. Когда же наконец ей удалось продолжить путь, она вскоре попала в полосу бурь, которые, внезапно налетая, швыряли корабли в водные пропасти, заставляли их взбираться на черные водяные горы, увенчанные пенными гребнями, сталкивали в новые бездны и обрушивали таранные удары на их борта. Несчастные матросы, избитые волнами, валившими их с ног, напрягали последние силы и онемевшими от холода руками убирали паруса. На долю Эль-Кано, начальника третьей вахты, приходилась самая незавидная задача: он должен был заставлять измученных людей работать в ледяные часы рассвета.

Однако хорошая погода установилась еще до того, как флотилия пересекла экватор. 29 ноября 1519 года Альбо, кормчий «Виктории», сделал первую запись в своем дневнике, отметив место флотилии вблизи бразильского мыса Св. Августина.

Две недели спустя корабли бросили якорь в бухте Рио-де-Жанейро, которой начальник экспедиции дал название Санта-Люсия. Людям, которые почти два с половиной месяца не ели свежей пищи, казалось, что они прибыли в край неслыханного изобилия. Эль-Кано, пополняя запасы «Консепсьона», имел теперь дело с куда более приятным грузом, нежели тенерифская смола: на этот раз речь шла о «курах, телятине, бататах, ананасах — удивительно сладких и приятных плодах — и о многом другом, чего я не перечисляю, дабы список не оказался чрезмерно длинным», как сообщает нам ломбардский дворянин Антонио Пигафетта [67]в своем дневнике, который стал основным источником сведений об экспедиции Магеллана. Рождество, которое моряки встретили в Санта-Люсии, оказалось поистине светлым праздником, и, когда было объявлено, что флотилия отправится дальше 26 декабря, многие были этим очень огорчены.

Добравшись до Ла-Платы, корабли тщательно обследовали ее устье, принятое было за пролив, который Магеллану все еще никак не удавалось найти. Бесплодные поиски в эстуарии Ла-Платы кончились в начале февраля, и путешественники отправились дальше, навстречу южной зиме. Теперь на них обрушивались ураганные ветры, и недовольство на корабле Эль-Кано «Консепсьоне» возросло еще больше, когда два месяца спустя была устроена новая стоянка, на этот раз в бухте Сан-Хулиан, у негостеприимных берегов Патагонии, куда они добрались в пасхальную субботу 31 марта 1520 года.

Приказ Магеллана о сокращении рационов послужил толчком к тому, чтобы на трех кораблях скрытое недовольство перешло в явное возмущение, и тут ведущая роль принадлежала «Консепсьону». Его капитан Кесада, с самого начала крайне враждебно настроенный по отношению к Магеллану, несомненно, негодовал вполне искренне, когда заявил, что адмирал, не созвав совета своих капитанов, прежде чем изменить предписанный курс, тем самым выказал неповиновение королю. Кроме того, Кесада, вероятно, как и другие испанские капитаны, действительно верил, что Магеллан так же не способен найти пролив, как и его предшественники, и что он добился начальства над флотилией обманом, сделав вид, будто располагает сведениями, которых у него на самом деле не было. Некоторые офицеры даже подозревали его в предательстве — в том, что, нарушая присягу, данную им испанскому королю, он тайно служит интересам своей родной Португалии. Другими словами, он, по их мнению, не только не знал, где находится пролив, но и вовсе не собирался его искать. Открытие западного пути к Молуккам было бы роковым для португальской монополии в торговле пряностями; Магеллан, рассуждали эти недовольные, решил оградить свою родину от подобного урона. Тем не менее они предпочли бы договориться с адмиралом, а не поднимать мятежа.

В пасхальное воскресенье утром Эль-Кано сообщил Элоррьяге — штурману-баску «Сан-Антонио», что офицеры флотилии намерены обратиться к адмиралу с петицией, настаивая, чтобы в дальнейшем он заранее сообщал им об избранном курсе. Эль-Кано, кроме того, сказал Элоррьяге, что капитан «Сан-Антонио» Картахена и капитан его собственного корабля «Консепсьон» Кесада просили его, Эль-Кано, поддержать их, когда они попробуют настоять, чтобы королевские инструкции впредь выполнялись точно. Эль-Кано дал понять Элоррьяге, что он не только обещал им это, но и добился такого обещания от других на случай, если Магеллан откажется выполнить требования своих офицеров.

Это позволяет сделать два вывода. Во-первых, Хуан-Себастьян, очевидно, считался во флотилии настолько влиятельным человеком, что офицеры более высокого ранга выбрали именно его, чтобы обеспечить себе поддержку не только матросов, но и других штурманов. Свои намерения они открыли именно ему, хотя Элоррьяга, такой же штурман, служил на самом большом корабле флотилии «Сан-Антонио». (Правда, в дальнейшем Элоррьяга доказал свою верность Магеллану, но в описываемое время испанские капитаны вряд ли обошли его по этой причине; ведь подчинился же он прежде Картахене и просигналил с «Сан-Антонио» адмиралу отказ выполнять его распоряжения.)

Во-вторых, Эль-Кано, несомненно, считал, что обязан повиноваться своему капитану, даже если придется выступить против адмирала. Следует заметить, что он ничего не сказал Элоррьяге о мятеже. В это время ему самому сообщили только о намерении капитанов подать Магеллану петицию [68]. Из дальнейшего следует, что его действия вполне соответствовали взятому им на себя обязательству выполнять инструкции своего короля, даже если это означало неповиновение капитан-генералу.

Магеллан, твердо решивший не возвращаться в Испанию, пока не откроет пролива и не воспользуется им, чтобы добраться до Молуккских островов, отверг и петицию офицеров (которые требовали, чтобы впредь он сообщал им, какой курс намерен избрать), и поданную вслед за тем просьбу матросов возвратиться в Испанию.