Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Девятый вопрос был таков: «Каким образом велись торговые сделки и все ли они точно заносились в корабельные книги?»

Ответ Эль-Кано тут очень важен. Эль-Кано показал, что с того времени, как его избрали капитаном «Виктории», все до единой торговые сделки заносились в книгу контадора. И изъявил полную готовность отчитаться в них. Но что происходило раньше, он не знает, так как и Магеллан, и Карвалью делали все, что хотели.

Это обвинение против Магеллана остается недоказанным, так как не сохранилось никаких его записей. Все документы, находившиеся на флагманском корабле («Тринидаде»), подали в руки португальцев, когда «Тринидад» сдался им в сентябре 1522 года после неудачной попытки пересечь Тихий океан и достичь Панамы. Мы не можем судить, справедливы ли были обвинения Эль-Кано в той части, в какой они касались Магеллана. Зато мы знаем, что о Карвалью Хуан-Себастьян говорил правду, так как сообщения других участников плавания подтверждают это его свидетельство.

Одно из заявлений Эль-Кано, сделанных комиссии, крайне интересно. Он указывает, что и Магеллан, и Карвалью, командуя флотилией, не желали сообщать путь, когда он, Эль-Кано, просил их об этом как кормчий своего корабля. Какой же именно период плавания имеет в виду Хуан-Себастьян, указывая, что в это время он был кормчим? После мятежа кормчим «Консепсьона», корабля, на котором Эль-Кано был штурманом, стал Родригес де Мафра, сменивший Карвалью. Если Эль-Кано не ошибается, указывая, что он был кормчим при жизни Магеллана, то это могло иметь место только после смерти де Мафры, то есть после 26 марта 1521 года, когда флотилия покинула остров Хумуну (Филиппинские острова). Если дело обстояло именно так, то отсюда следует, что Магеллан к этому времени уже вполне доверял человеку, замешанному в мятеже, и считал, что его можно назначить кормчим.

С другой стороны, если после смерти де Мафры его никем официально не заменили, то Эль-Кано как штурману пришлось исполнять обязанности кормчего — возможно, что в своих показаниях он имел в виду именно это.

Десятый и одиннадцатый вопросы касались груза пряностей. «Каким образом, даже учитывая ущерб, нанесенный морской водой, гвоздики по прибытии оказалось отнюдь не шестьсот кинталов, занесенных в корабельные книги в момент ее приобретения, а намного меньше? Какое количество гвоздики они скрыли на островах Зеленого Мыса или где-нибудь еще в пути, или в Сан-Лукаре, или поднимаясь вверх по реке?»

Такие вопросы при подобных обстоятельствах кажутся поразительно меркантильными. Сто восемьдесят пять человек погибли во время плавания ради того, чтобы корона могла получить этот груз, который принес ей около трехсот пятидесяти тысяч мараведи чистой прибыли; Эль-Кано сумел доставить его в Испанию только потому, что совершил подвиг, не имеющий себе равного в истории мореходства, но все это не помешало комиссии его величества не только предъявить Хуану-Себастьяну претензии за недовес, но и намекнуть, что он, возможно, припрятал несколько кинталов на берегу в Сан-Лукаре (а ведь его единственным стремлением было привести свой корабль в Севилью как можно скорее!). Те, кто ознакомится с приложением Б, могут сами убедиться, с каким достоинством и прямодушием ответил он на эти вопросы. Здесь же будет достаточно указать, что в своем ответе он признал, что они оставили три кинтала на островах Зеленого Мыса — заявление, как мы отмечали выше, вызывающее недоумение.

«И мы больше нигде не выгружали гвоздики на пути в Севилью, ни днем, ни ночью». В этих простых словах звучит оскорбленная гордость. Совершить то, что до него не совершал никто, а потом доказывать, что его несправедливо заподозрили в мелкой краже, — что могло быть унизительнее для моряка-баска?

В заключение Эль-Кано было предложено перечислить все случаи на протяжении плавания, когда делалось что-либо противное интересам его величества и в ущерб королевской казне. Ответы Хуана-Себастьяна содержат несколько обвинений против Магеллана, которые остались недоказанными, причем одно из них выглядит никак не обоснованным. Он заявляет, что «Магеллан бросил армаду на произвол судьбы». Это слишком общее обвинение, но, возможно, он имел в виду то, что адмирал задержался на Филиппинах, а не отправился немедленно к Молуккским островам [110], как требовали королевские инструкции. Оно также противоречит всем широко известным фактам, касающимся того, как Магеллан вел флотилию. Далее Эль-Кано заявил, что Магеллан «раздавал штуки материи, собственность вашего величества», и что он, Эль-Кано, «не знает, заносилось ли это в корабельные книги». Как говорилось выше, у нас нет возможности узнать, что происходило на самом деле: захватив «Тринидад», португальцы забрали все документы, находившиеся на флагманском корабле.

Эль-Кано добавляет, что при жизни Магеллана сам он ничего не записывал, «потому что не осмеливался». Это заявление просто непонятно — ведь по крайней мере шесть членов экспедиции вели дневники плавания, и четверо из них находились на корабле Магеллана. Из этого мы можем сделать только один вывод: Хуан-Себастьян, как и в предыдущих своих показаниях, старается создать впечатление, что крутой нрав Магеллана внушал страх всем его подчиненным. В заключение он заявляет, что, с тех пор как он сам стал капитаном и казначеем, все до единой сделки заносились в корабельные книги. И что он «готов отчитаться во всем, что им было сделано».

Следует ди считать, что обвинения против Магеллана несколько снижают то общее впечатление искренности, которое создается благодаря правдивости ответов Эль-Кано на большинство остальных вопросов? Напомним, что его письмо императору из Сан-Лукара содержит несколько удивительных несообразностей, тем более странных, что в своем завещании Эль-Кано предстает перед нами как человек, педантичный даже в мелочах; конечно, как мы уже говорили выше, ошибки эти могли объясняться огромной физической и душевной усталостью, которую он тогда испытывал. Иных фактов, которые пролили бы свет на этот вопрос, у нас нет, и, если мы хотим сохранить объективность, нам следует воздержаться от каких-либо окончательных выводов.

Эль-Кано сообщил также конкретные данные о местоположении пролива и пути, проделанном «Викторией». Ими воспользовался королевский картограф Нуно Гарсия для своей планисферы, превосходно выполненной на тонком пергаменте и богато раззолоченной. Он работал над ней в Вальядолиде [111]. По предписанию императора от 22 октября все относящиеся к плаванию документы, находившиеся как у Эль-Кано, так и в Торговой палате, были переданы членам комиссии.

Это вновь возвращает пас к важной проблеме: вел ли Хуан-Себастьян дневник на протяжении трех лет плавания? В своем «Descripción geográfica у derrotero de la Región Austral Magallanica» капитан Франсиско де Сейхас-и-Лоберо ссылается на какие-то записи Эль-Кано. Однако историк Овьедо [112], в чьей хронике, посвященной этому плаванию, мы находим несомненные доказательства блистательной памяти Эль-Кано, ни разу не упоминает никаких дневников, а говорит лишь, что его рассказ об экспедиции опирается на сведения, полученные от Эль-Кано. Поскольку он неоднократно ссылается на то, что сам слышал от Хуана-Себастьяна [113](с которым он неоднократно виделся в Вальядолиде), то вывод может быть только один: все эти «сведения» были устными.