Мейрин Митчелл - Эль-Кано. Первый кругосветный мореплаватель

Вероятно, Переа немало намучился, пока составил этот документ, на который потребовалось четырнадцать полных листов — ведь писать приходилось в тесной каюте под скрип переборок и грохот волн за бортом, порой заглушавших голос Эль-Кано. Завещание кажется тем более удивительным, что диктовал его тяжелобольной человек. Длина и обстоятельность этого документа наводят на мысль, что он потребовал большой предварительной подготовки. В противном случае остается только изумляться умственным способностям человека, который в подобный час был способен припомнить каждую вещь в своем обширном гардеробе, длину каждой принадлежавшей ему штуки материи с точностью до четверти эла [175], каждую меру зерна и вина, каждую безделушку, предназначавшуюся для меновой торговли.

Последняя воля человека нередко является ключом к его внутреннему миру. Таково и завещание Хуана-Себастьяна. Из него следует, что при всем его внимании к материальным благам первенствовало для него все же духовное начало. Завещание, кроме того, показывает, как неразрывно он был связан со своим родным краем и со своей семьей. А также и то, что он был очень консервативен.

«In Dei nomine amen [176]. Я, Хуан-Себастьян Делькано [177], капитан, уроженец города Гетарии, больной телом, но здравый духом, зная, что смерть приходит ко всем людям, но час ее прихода неведом, и твердо веруя во все, во что верит и чему учит Святая Матерь Церковь, здесь изъявляю свою последнюю волю».

Этой фразой начинается длинная духовная; во вступительной части завещатель поручает свою душу богу и молит присноблаженную деву Марию предстательствовать за него перед ее сыном. Он желает, чтобы заупокойная месса и ежегодные панихиды по нему служились со всем благолепием, приличествующим человеку его сословия, в гетарийской церкви Сан-Сальвадор, где погребены его отец и многие предки. Затем его мысли обращаются к дням его юности, когда он, молодой капитан корабля, принимал участие в североафриканских кампаниях и своими глазами видел бедственное положение христиан, попавших в плен к маврам. Он оставляет шесть дукатов монашескому ордену, занимавшемуся выкупом таких пленников. Тут же он поясняет, что выполнение этого его распоряжения, как и многих других, зависит от выплаты «денег, которые должен ему король». Собственно говоря, все его денежные пожертвования были условными, и, как мы убедимся, ни одна из причитавшихся ему сумм так и не была выплачена. Следующее распоряжение религиозного характера заслуживает того, чтобы рассмотреть его здесь подробнее. Эль-Кано оставляет шесть дукатов тому, кто совершит за него паломничество к реликвии святой Вероники в Аликанте, так как сам он не смог выполнить данный когда-то обет поклониться ей.

Если Хуан-Себастьян был человеком слова в мирской жизни, то уж, обещав что-то богу и святым, он старался соблюдать свой обет со всей точностью. В каких только портах не довелось ему побывать, и все же он не забыл клятвы, данной в знойном Аликанте, где одни только пальмы чувствуют себя уютно, а соляные болота слепят нестерпимым блеском и на пристанях оседает каменная пыль от рассыпающихся скал.

Милях в двух к востоку от гавани дорога выводила к монастырю Санта-Фас, куда и намеревался совершить паломничество Эль-Кано. Там сберегался один из трех платков, которыми, согласно легенде, святая Вероника утирала лицо Христа на крестном пути. Реликвия эта была привезена в Аликанте из Рима в XV веке, и монастырь чрезвычайно дорожил своей «la sagrado reliquia de la Serenisima Faz» [178]. Церкви, где она хранилась, Эль-Кано завещает двадцать четыре дуката; доставить их туда и должен был паломник, которому, кроме того, надлежало — тут в Эль-Кано заговорил баск — взять у настоятеля и капитула монастыря расписку в их получении.

Длинный список пожертвований различным церквам и часовням в Гипускоа показывает, как любил Эль-Кано свой родной край. Далеко оттуда, в Тихом океане, чувствуя, что смерть близка, он вспоминает церквушки, где молился ребенком, куда совершал первые свои паломничества, уединенные храмы, освященные простодушной верой прихожан. Не забывает он и местных бедняков: он завещает раздать по платью из белого фриза тридцати бедным женщинам в окрестностях Гетарии.

Если не считать священников, которым предстоит служить по нем в Гетарии заупокойные мессы, первый человек, чье имя называется в завещании, — это Мария де Эрньяльде, мать его незаконного сына Доминго. Он оставляет ей сто золотых дукатов, «потому что она была юной девственницей, когда я познал ее». Эти деньги должны быть выплачены ей в течение двух лет после того, как завещание будет доставлено в Испанию.

Ранее уже говорилось о том, как Эль-Кано обеспечил свою незаконную дочь от Марии Видауретты. Девочку, как мы помним, должна была воспитывать его мать, но нам известно, что в Гетарию ее не привозили, — во всяком случае через восемь лет после смерти Эль-Кано его мать даже не знала о существовании этой своей внучки. Затем Эль-Кано вспоминает свою двоюродную сестру Изабеллу дель Пуэрто, которой он оставляет богатый наряд, а своим племянникам, Мартину и Доминго, завещает по двадцати дукатов каждому.

Указав различные суммы, которые ему остался должен король, — как жалованье, так и прибыль в счет его доли в снаряжении флотилии, — он затем перечисляет все принадлежащие ему вещи с тщанием, не только свидетельствующим о его баскском скопидомстве, но и заставляющим даже предположить, что из него мог бы выйти прекрасный нотариус. Он не забывает ничего: ни топоры (восемьсот штук, предназначавшиеся для меновой торговли), ни горшки, «большие и малые» (пятьдесят одна штука), половину которых он завещает отдать агенту армады. Эти предметы, список которых необыкновенно длинен, он оценивает в 50 962 мараведи. Но общая цифра не может удовлетворить хозяйственного баска. Он сообщает длину каждого куска сукна, каждой льняной или фризовой тряпки. Не пропущена даже ни одна стопа бумаги. Если бы мы полностью привели текст завещания Эль-Кано, нам пришлось бы львиную долю времени потратить на статьи вроде: «Девять кусков тонкой парусины — 14 элов, 16 ¼ эла, 13 элов, 11 элов, 12 элов, 10 ¾ эла, 13 ½ эла, 13 элов, 13 элов… Две штуки грубой парусины — 40 и 45 элов, а вместе 85 элов.»

В наши дни поведение этого человека, равно способного как на самые дерзновенные замыслы, так и на мелочную скаредность, соблазнительно было бы определить с помощью модного словечка «раздвоенность». Однако все, что нам известно о жизни Эль-Кано, позволяет сделать только один вывод: хотя его характеру и была присуща некоторая противоречивость, он оставался удивительно цельной, гармоничной натурой. Подлинно широкий ум наряду с высокими и славными замыслами может быть занят и житейскими мелочами. Известно, что Магеллан, подготавливая величайшее предприятие, какое только знает история мореплавания, однажды лично наблюдал за погрузкой провианта и тщательно проверял каждый ящик и бочонок.