Михаил Владимирский - Афинская олигархия

Ферамена судил Совет пятисот по обвинению в государственной измене — очевидно, именно так следует трактовать слова Ксенофонта о том, что Ферамена обвиняли в «поношении существующего строя» (Hell., II, 3,23). Ксенофонт красочно описывает ход процесса, сообщая, что Совет был окружен агентами гетерий, вооруженными кинжалами, а на площади стояли воины гарнизона; приводит драматические подробности того, как служители по приказу Крития и главы одиннадцати Сатира оторвали Ферамена от алтаря Гестии и о его смерти от цикуты (Hell., II, 3,24–56).

Согласно же Аристотелю, Тридцать просто провели в Совете два закона, из которых один давал им право по собственному усмотрению казнить любого гражданина, не внесенного в список трех тысяч, а другой запрещал принимать какое-либо участие в государственном управлении лицам, участвовавшим в разрушении Ээтионейского укрепления или в свержении правления Четырехсот. Таким образом, Ферамен автоматически оказывался вне состава граждан и отдавался на волю Тридцати (Ath. pol., 37,1).

По мнению В.П.Бузескула [272] Там же. , рассказ Аристотеля по своей простоте и документальному характеру заслуживает большего доверия, чем драматическое повествование Ксенофонта, однако мы не видим оснований не доверять и Ксенофонту — очевидцу описываемых событий. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, эти две версии не противоречат друг другу. Ксенофонт, как и Аристотель, сообщает, что Совет не выносил приговора Ферамену, и что тот был казнен согласно общему решению Тридцати, исключившему его из списка трех тысяч (Hell., II, 3,51). Рассказ Аристотеля дополняет Ксенофонта, объясняя, какой механизм пустили в ход Тридцать для уничтожения своего противника. По своему обыкновению, они не оставляли жертве ни единого шанса на спасение, однако Ферамен был слишком видной фигурой, чтобы просто расправиться с ним. Поэтому, как и в случае с процессом «стратегов-заговорщиков», они желали придать делу видимость законности, устроив суд, и только когда возникла опасность оправдания Ферамена, прибегли к открытому насилию.

Согласно Аристотелю, разоружение населения и прибытие Каллибия произошло уже после расправы над Фераменом (Ath. pol., 37,2), однако это сообщение противоречит остальным источникам (Xen.; Hell., II, 3; Diod., XIV, 32; Justin., V, 9), а кроме того, вызывает закономерный вопрос: если афиняне, располагая оружием и не находясь под угрозой спартанского гарнизона, спокойно допустили устранение Ферамена и многих видных и популярных сограждан, то для чего было потом разоружать их и обращаться за помощью в Спарту?

Рассматривая деятельность Тридцати, следует помнить, что это, в основном, были представители аристократии, люди, получившие хорошее образование и имеющие, как например Критий, склонность к теоретическому мышлению. Поэтому трудно предположить, чтобы они действовали без всякой программы, хоть и не предлагали ее для обсуждения общественности.

Лаконофильство было непременной частью идеологии афинских олигархов, поэтому, как считает Д.Уитхед, Тридцать ставили своей целью построение государственной системы, максимально приближенной к спартанскому образцу [273] Whithead D. Sparta and the Thirty Tyrants. Р. 105–130. . Нет смысла сомневаться, что в учреждении эфората просматривается несомненное спартанское влияние, однако, как полагают некоторые ученые, коллегия Тридцати, пришедшая ему на смену, также имитировала один из органов правления Спарты — герусию, которая, включая двух царей, тоже насчитывала 30 человек (Plut. Lyc., 57) [274] Rawson E.D. The Spartan Tradition in European Thought. Oxford, 1969. P. 30; Ste Croix G.E.M. de. The Origins of the Peloponnesian War. London, 1972. P. 124–138; Whithead D. Sparta and the Thirty Tyrants. P. 120. .

Ограничение коллектива граждан тремя тысячами критиковалось Фераменом из-за произвольности этой цифры, однако возможно, что Тридцать просто стремились свести количество полноправных афинян к числу полноправных спартиатов того времени [275] Forrest W.G. A History of Sparta 950–192 B.C. London, 1968. P. 132–135; Ste Croix G.E.M. de. Op.cit. P. 332. .

Известно, что спартанцы не были привычны к красноречию, столь развитому в Афинах. Так например, у Фукидида эфор Стенелид говорит: Я не понимаю всех этих афинских речей» (I, 86,1). Придя к власти, Критий и Харикл добились принятия закона о запрете на преподавание искусства красноречия (Xen. Mem., I, 2,31). Ксенофонт расценивает это как меру, направленную на прекращение деятельности Сократа, однако скорее данное постановление имело более широкое значение: удушение интеллектуализма, которому свойственно подвергать сомнению любую истину, — мера вполне в лаконском духе [276] Ollier F. Op.cit. P. 174; Whithead D. Sparta and the Thirty Tyrants. P. 126. .

Если принимать терминологию К.Поппера, то Спарта являлась «закрытым обществом», для которого характерно было не только ограничение свободы слова, но и ограничение на въезд иноземцев и выезд собственных граждан за пределы отечества (Plut. Lyc., 27). Необходимость таких мер безопасности понимали такие лаконофилы-теоретики, как Платон (Leg., 949e–953e). Тридцать, сначала разоружив граждан, не вошедших в список трех тысяч, затем воспретили им доступ внутрь городских стен (Xen. Hell., II, 4,1).

Из источников мы знаем также о терроре против метеков. Согласно Лисию, двое малоизвестных членов коллегии Тридцати, Феогнид и Пизон, предложили законопроект, по которому каждый из них мог предать казни по одному метеку и конфисковать его имущество для пополнения казны (XII, 6). Ксенофонт поясняет, что средства были необходимы для содержания гарнизона (Hell., II, 3,21). Однако весьма возможно, что недостаток финансов был здесь не единственным побудительным мотивом. Сам Лисий замечает, что метеки подозревались олигархами в оппозиционных отношениях к перевороту (XII, 6), и не без некоторого основания: положение чужеземцев в аристократических государствах было гораздо хуже, чем в демократических, и афинские метеки, естественно, не были довольны ходом дел [277] Соболевский С.И. Указ. соч. С. 133. . Такая акция, направленная не против конкретных лиц, а против целого слоя, напоминает существовавший в Спарте обычай ксеноласии — изгнания иноземцев.

Какое беспокойство внушала эта мера афинским умеренным, видно из слов Ферамена о том, что теперь весь этот слой станет враждебен к олигархии (Hell., II, 3,41). Открытого возмущения со стороны метеков не последовало, да они и не имели такой возможности, однако репрессивные действия со всей очевидностью подталкивали их к тому, чтобы они «проголосовали ногами», то есть покинули пределы Аттики. Это понимал как Ферамен, так и Критий с его сторонниками. Таким образом, можно предположить, что зимой 404/403 г. Тридцать пытались провести ксеноласию, которую они, впрочем, понимали как изгнание не только чужеземцев, но и всех неугодных элементов [278] Mosse C. La fin de la democratie athenienne. Paris, 1962. P. 172–173; Whithead D. Sparta and the Thirty Tyrants. P. 128–130. .