Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Последние представлены в пьесе доктринерами-фанатиками. На стремление Наташи как-то сгладить противоречия между учеником и учителем Скрыпнев отвечает отказом: «Исправить тут уже ничего нельзя. Этот новоявленный ревизор от биологии проповедует ересь. Он поднимает руку на дело моей жизни. Его взгляды ненаучны. Они порочны по существу. Здесь нет середины. Вместе с нами вы будете бороться за чистоту науки!»

А секретарь обкома (и по совместительству профессор философии) Буров, проведя бессонную ночь за чтением нескольких десятков толстенных книг по генетике, пришел к заключению, что противники «передовых методов в биологии» опасны своей нетерпимостью к оппонентам: «Удивительна ярость, с которой авторы этих пухлых трудов искореняют инакомыслящих». Накануне он ничего о генетике не знал, но за одну ночь во всем без труда разобрался, сообщив обеспокоенной дочери, которая не может смириться с тем, что ее жених-коммунист критикует Дарвина, что и Энгельс критиковал Дарвина, хотя и «защищал от наскоков Дюринга».

Но секретарь обкома обладает не только удивительными когнитивными способностями, но и эвристически-педагогическими. В пьесе наглядно показано, как «творческий дарвинизм» и «мичуринская биология» рождаются прямо из марксистско-ленинской философии. Помогающий Алексею Сурен не сомневается в будущем урожае: «Из этих семян удивительная пшеница вырастет. На каждом стебле сложный колос, на нем колоски, как ветви! Урожай в семь-восемь раз больше будет… Вместо тридцати зерен – двести!.. И больше!.. Пшеничные пальмы! Конечно, маленькие…» Однако опыт Алексею не удался: выведенный им колос дает сорок восемь зерен вместо двухсот на ветвистой. И хотя все говорят ему, что он хочет слишком многого, а полуторный прирост урожая – «это уже много», он непреклонен в своем стремлении достичь цели. Его одолевают сомнения – что именно не так он сделал. Его все успокаивают, но подсказать ничего не могут. И только Буров, будучи профессором философии и секретарем обкома в одном лице, дает ему мастер-класс прикладного марксизма и творческого дарвинизма. Сцена эта достойна быть воспроизведенной:

Буров.Прав бывает тот, кто материалистически мыслит… Сверхурожайная пшеница в Сибири должна расти.

Алексей.А как? Как я должен это сделать?

Буров.Не знаю. Я не биолог. Давай подумаем вместе. Ты воскресил теорию Ламарка… Ты перенес теорию Ламарка на растения. Очень интересно. Природа меняет организмы на протяжении тысяч поколений. Ты хотел это сделать за десяток поколений… Ты пошел по пути скрещивания, гибридизации, пользовался примером последователей Тимирязева… Все правильно. Почему же твоя ветвистая так хила?

Алексей.Лето короткое, времени мало для развития…

Буров.Так. Подумаем. Энгельс говорил, что борьба за существование проявляется не только в пожирании друг друга, но и в форме борьбы за пространство и свет… Деревья-то к свету тянутся… Может быть, и можно приучить ветвистую пшеницу к короткому лету… только придется на это потратить слишком много поколений, а времени у нас с тобой нет. Вот и выходит, что в наших условиях выжила бы та ветвистая пшеница, которая сумела бы побольше захватить всего, что нужно ей для жизни.

Алексей.Сергей Гаврилович… я… сейчас… Дайте подумать… Захватить? Как она может захватить больше солнца?

Буров.Ты взял старинную идею Ламарка. Ho идея – не банка консервов, которая может лежать, сколько угодно. Даже если идея верна, ей сто сорок лет. За это время она обязана была развиться, видоизмениться, потребовать новых форм. Это – диалектика, Алексей, тут ничего не поделаешь. Ищи!

Алексей.Больше солнца! Больше времени для роста! Как это можно сделать? ( Бегает по теплице. ) Я брал существующее… Я тренировал старые свойства… Я тренировал старые свойства. Погодите, Сергей Гаврилович, не уходите! Я хотел, чтобы ветвистая пшеница научилась довольствоваться малым…

Буров.А она жадная…

Алексей.Я скрестил ее со скороспелыми, влил новую кровь… она стала вызревать, но плохо… она мстила мне…

Бyров.Приспосабливаясь к условиям, менялась сама. Это логично,

Алексей.Подождите, Сергей Гаврилович. Я сейчас… а если… Да. А если улучшить сами условия?

Буров.Она отблагодарит…

Алексей.Выходит, я делал только полдела… полдела… ( Бежит к столу, достает книги, быстро пишет. Буров тихо уходит. Алексей пишет, зачеркивает, снова пишет… )

Так на наших глазах совершается открытие – творческий марксизм порождает творческий дарвинизм, а он, в свою очередь, ветвистую пшеницу. Алексей решает высадить семена прямо в землю без пахоты, поскольку «такую землю мороз не раздерет, в ней семена не погибнут». Мать потрясена этой идеей: «Это ты придумал, Алеша?» – «Нет, мать, не я. Это придумал большой ученый, первый агроном нашей страны… Это он дает Сибири озимую пшеницу! Озимая всегда урожайнее яровой! А я только его ученик… я применю его гениальную идею к ветвистой, сделаю ее озимой… И наша южанка получит больше солнечных дней… Она отплатит, мать… зерном вернет!» Речь идет, конечно, о Лысенко. Подобно тому как из задачи само вырастает решение («Сверхурожайная пшеница в Сибири должна расти»), так же точно происходит чудо еще до того, как пшеница появилась. Разговор двух председателей колхозов:

Галкин.Как пойдет ветвистая по всем колхозам, по всему Союзу!.. Это что будет?

Аскаров.Море хлеба будет. Океан.

Галкин.И вот объявят тогда – бесплатный хлеб!

Аскаров.Бесплатный хлеб?

Галкин.Для всех граждан Советского Союза. Понимаешь? За границей люди с голоду дохнут, а y нас – бесплатный хлеб. Пусть тогда подумают, что к чему.

Аскаров.Это уже, Галкин, будет коммунизм.

Соцреалистический романтизм буквально затапливает сцену, так что грань между реальностью и мечтой исчезает окончательно. Вот когда начинается демонстрация «достижений». Не успело произойти открытие, как Алексей выставляет свою диссертацию к защите. Его уговаривают отложить защиту (главным образом потому, что его покровитель Буров как раз в Москве; как потом выяснится, он находится на знаменитой сессии ВАСХНИЛ). Но Алексей непреклонен: «Дело серьезное, откладывать нельзя. Разве дело в диссертации, мама? Это не диссертация, это – бой. Это эпизод из огромного сражения. В нем встретились не армии, а мировоззрения. Отступать нельзя». Защита заканчивается провалом, диссертация Алексея квалифицируется как «антинаучная». Но он не унывает: «Я стал вдвое сильнее! Теперь я разгромлю их! Они отрицают факты! Пшеница есть! Я разгромлю их урожаем! Им не победить мичуринской науки! Сотни колхозов уже сеют по стерне…» Каким образом в течение нескольких месяцев могла появиться сверхурожайная пшеница даже мичуринскими методами, непонятно. Еще менее понятно, о каком урожае идет речь и как сотни колхозов (!) ее могут сеять, когда за прошедшее с «открытия» время не могло быть создано семенного фонда.