Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Зрителю предлагается поверить в то, что пшеница предъявлена и ученый совет университета отказался признать очевидное. И тут наступает катарсис – институциональный этап внедрения передовой науки. Из Москвы возвращается Буров. Он возмущен прошедшей защитой. Меняется Наташа, невеста Алексея, дочь Бурова. Она признается: «Когда я прочитала доклад Лысенко, я места себе найти не могла… А потом – дискуссия в Академии сельскохозяйственных наук… и его заключительное слово…» Она голосовала за исключение Грановского из кандидатов в члены партии и теперь признается отцу: «Их методы отвратительны! Я поняла это. Увидела своими глазами… Не только методы… Но я еще не все понимала… Я просто подумала… и испугалась… Неужели и я… с ними?.. Я сгорала от стыда… Все, все, что мы делали, было неверно! Подумай, сколько времени мы потеряли, скольким людям мы закрыли дорогу, сорвали работу, испортили жизнь!»

Методы Бурова совсем иные. Он вызывает Скрыпнева и просто отстраняет его от работы. На призыв Скрыпнева к сосуществованию различных направлений в науке Буров отвечает без обиняков: «Жизнь показывает, что Лысенко и его последователи – Новиков и другие – подлинные дарвинисты. Творческие! А вы – их противники, в этом смысл доклада товарища Лысенко, одобренного ЦК нашей партии. Всякое течение хорошо тогда, когда движет вперед. Ваше течение, профессор Скрыпнев, относит назад. На пути к коммунизму мы должны строить и творить. Все, что мешает нам в этом, – реакционно и должно быть сметено». Никакие аргументы ортодоксальному дарвинисту Скрыпневу не помогли: «Я – профессор. Я тридцать лет профессор. Я выпустил тысячи специалистов. Мои труды переведены на десятки языков! Я учил… Я – почетный член двух университетов. Я – доктор Сорбонны honoris causa! Я – член Британского королевского общества!.. Я поеду в Москву! Пойду в Академию наук!» В ответ он слышит от Бурова: «Вас лучше поймут в Британском королевском обществе».

Романтическая очистительная буря с оргвыводами проносится над сценой, но она не оставляет Алексея почивать на лаврах. Теперь, после Сибирячки, он хочет заняться многолетней пшеницей – «раз посеять, а урожай – каждый год». Буров наставляет своего подопечного: «давай дерзай – будешь большую селекционную станцию создавать. Во славу мичуринской науки. Смету готовь, да размахивайся шире, не стесняйся. Обком поддержит». Обком поддерживает все, о чем просит Алексей. Так что тот просто потрясен: «Прямо как в сказке…» Но это не сказка, а романтическая реальность: « Буpов( встает ). Покоя нам с тобой не будет. Да и не нужен нам покой! Для нас нет старости. Нет одиночества. Да, пожалуй, и смерти тоже нет… ( Подходит к окну .) Смотри в Завтра, Алеша… Оно здесь… близко… Мы дышим воздухом коммунизма. И в этом – настоящее счастье». В этом поэтически-пафосном мире большевистской воли научные аргументы, рациональные доводы и апелляции к реальности бессильны, потому что не берут в расчет главного, того, что составляет основу соцреалистического видения – «жизни в ее революционном развитии».

Обращенная к широкому потребителю, лысенковиана тяготела к массовым жанрам – частушке, театру, популярной журналистике, научной фантастике. Не чужды ей были и фарсовая стилистика, балаган, комедия. Последняя выступала в своей советской ипостаси в жанре т. наз. «колхозной комедии» с пародийно-сатирическими и лирико-комедийными мотивами. Преимущество популярных жанров перед пафосными пьесами и очерками состояло в том, что они вообще не предполагали какой-либо апелляции к реальности и тем самым сильно облегчали дело продвижения и усвоения «мичуринской биологии» в доступной массовым потребителям форме.

Все исследователи феномена Лысенко с разной степенью убедительности пытаются объяснить, как «народному академику» удавалось на протяжении четырех десятилетий продвигать свои «открытия», «достижения» и «учения», которые не были никак материализованы, лишены всякой научной убедительности, а часто и просто здравого смысла, будучи, по сути, чистой фикцией. Не сработали ни требования верификации и доказательства в науке, ни необходимость экономических результатов в сельском хозяйстве, ни простой здравый смысл. Магии Лысенко поддались не только люди науки (даже такие, как Николай Вавилов), но и политические вожди Сталин и Хрущев, никогда не страдавшие от излишней доверчивости. Тем более интересно, как эта тема решалась в самом обслуживавшем Лысенко искусстве.

Пьеса грузинского драматурга Ило Мосашвили «Его звезда» (1950) – образец такого рода. Звезда – имя дающей в два раза больше шерсти новой породы овцы, которую вывел молодой директор овцеводческого совхоза Георгий Гигаури. Но звезда здесь многозначный символ. Звезда, в которую верит Георгий, – его возлюбленная Этери, дочь его бывшего учителя, а теперь – главного оппонента профессора Соломона Зандукели. Профессора окружают злобные враги молодого ученого-новатора – директор института, где работает Зандукели, Самсон Небиеридзе и замминистра Андрей Вашадзе. Жена Зандукели Дареджан, мещанка и стяжательница, настраивает против Гигаури мужа и даже забитого старого крестьянина Ясе, который под ее влиянием переходит на сторону врагов Гигаури и губит овцу. Гибель овцы – этого плода десятилетнего труда и главного достижения Гигаури и доказательства преимуществ «творческого дарвинизма» («Если сейчас у нас одна такая, тo скоро будут тысячи…») – становится кульминацией пьесы.

В ней почти нет научных дискуссий, но бытовые разговоры ее участников дают полное представление о напряженной научной жизни послевоенной Грузии. Этери «нравится смелость Георгия. Он так разговаривает, будто держит в руках ключи от неразгаданных тайн природы. Да только очень уж он неотесан. Вспомни, как грубо он ответил моему отцу». В ответ ее подруга напоминает глубокое изречение самого профессора Зандукели: «Вспомни слова Соломона Степановича: Наука – это не кахетинский лаваш, чтобы его сразу прилепить и выпечь…» Так общаются между собой ученые. А так – студенты:

3-й студент( горячится ). О чем вы говорите? Что он, наш институт окончил, что ли? Он пять лет учился в Швейцарии, докторскую степень получил в Германии. И там он и свои первые лекции читал.

2-й студент. Ты тоже надоел со своей заграницей. А сколько людей, получивших образование за границей, на поверку оказывались пустозвонами. Вот Мичурин не учился за границей, а американцы все равно пригласили бы его: поедем, дескать, к нам. Голова, брат, голова настоящая у человека должна быть…

1-й студент. Правильно. А от нашего профессора, извините за выражение, немножко нафталином попахивает.