Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Фольклор, разумеется, не имел никакого отношения к «мичуринской биологии». Но он работал на популяризацию самой «народной науки». Подобно тому как одними профессиональными поэтами фольклор вписывался в «мичуринский» дискурс, другие профессиональные музыканты и поэты активно создавали фиктивный фольклор. Так, в литературе о Лысенко широко цитируется «частушка» о Лысенко: «Веселей играй, гармошка, / Мы с подружкою вдвоем / Академику Лысенко / Величальную поем. / Он мичуринской дорогой / Твердой поступью идет, / Морганистам, / Вейсманистам / Нас дурачить не дает». Между тем эта «частушка» представляла собой первый куплет песни-стилизации «Колхозная запевка» (музыка К. Массалитинова, слова А. Сальникова), исполнявшейся хором им. Пятницкого. Были в ней и слова о том, что «в нашей жизни наступила / Долгожданная весна: / Стала нивам плодородным / Непогода не страшна. / Мы давно уж по науке / Урожай в полях растим, / Мы к земле приложим руки, / Недороды запретим. // Академиком Лысенко / Все колхозники горды. / Он во всех краях Отчизны / Учит нас растить сады. / Перестраивать природу / Нам в стране своей пришлось, / Чтоб советскому народу / Благодатнее жилось» [1037].

«Народная наука» не могла иметь оснований внутри самой науки, поэтому она требовала постоянной легитимации. И чем больше ее производилось в искусстве и в публичном дискурсе, тем прочнее становилось доминирование Лысенко, позиции которого внутри науки целиком зависели от его положения за ее пределами.

Старая большевичка Ольга Лепешинская – персонаж того же ряда, что и Лысенко. И не только потому, что в историю сталинской науки оба вошли как два главных шарлатана, но и потому, что ее идеи по своей радикальности и фантастичности могли бы соперничать с самыми смелыми фантазиями Лысенко. Во всем остальном они были очень разными людьми. В отличие от крестьянского сына Трофима Лысенко Ольга Борисовна родилась в 1871 году в Перми в очень богатой семье, потом ушла из дому. В своих мемуарах «Путь в революцию: Воспоминания старой большевички», опубликованных в 1963 году (еще при ее жизни!) Лепешинская рассказывала о том, как росла в семье заводовладельцев, как столкнулась с угнетением пролетариата, как уехала учиться в столицу, как начала принимать участие в революционной деятельности, сблизившись в Петербурге с «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», с Лениным (она вступила в партию в 1898 году), как встретилась здесь с будущим своим мужем Пантелеймоном Лепешинским и затем последовала за ним в Сибирь. Здесь она близко сошлась с Лениным и Крупской (большая часть ее воспоминаний посвящена описаниям их сибирских встреч).

Главной же страстью Лепешинской оставались естественные науки. Петербург и знакомство с дарвинизмом стали катализатором внутреннего переворота. Так, «после прочтения „Происхождения видов“ Дарвина, – вспоминала Лепешинская, – я пришла к правильному заключению, что бог, в которого я до этого верила, – не существует и что вся церковная обрядность, которую в той или иной мере я соблюдала, – не более чем варварство и глупость» [1038]. Этот «многих славный путь» будущая большевичка прошла уже вместе со своим мужем Лепешинским, профессиональным революционером, агентом «Искры», также одним из старейших членов партии, как-то не особенно выдвинувшимся после революции: был он членом Коллегии Наркомпроса, одним из организаторов Истпарта, занимал почетный пост директора Исторического музея и фактически до самой своей смерти в 1944 году в возрасте 76 лет был директором Музея Революции. Ольга Борисовна была человеком куда более активным на протяжении всей своей жизни. Слава ее приходится на конец 1940‐х – начало 1950‐х годов. Поприще ее – наука.

Мемуары Лепешинской дают для понимания ее личности куда больше, чем ее биологические труды. В них она выступает в роли настоящей советской писательницы. Ее письмо буквально пропитано соцреалистической литературностью. Например, общались «старые большевики», будучи тогда молодыми людьми, очевидно, так, как описывает сама Лепешинская: после бесконечных ссылок и побегов, живя с мужем на полулегальном положении, она едет в Швейцарию, чтобы продолжить прерванное Сибирью образование. «В канун моего отъезда Лепешинский давал мне последние советы и наказы и говорил:

– Занимаясь естественными науками, помни и о политической работе» [1039].

Так и говорил Лепешинский, провожая молодую жену с грудной дочерью в Лозанну на неизвестный срок… Несомненно, перед нами здесь литературные персонажи: так говорят обычно секретари парткомов со своими женами в соцреалистических романах. Видимо, границы между наукой и «политической работой» в деятельности будущего «выдающегося советского биолога» Лепешинской с самого начала стерлись, а потому то, что шло от «политической работы» – особого рода идеологическая эстетика, помноженная на революционные фантазии, – выплеснулось в ее научных «открытиях» с такой энергией, которая завораживает и сегодня [1040].

Ольга Лепешинская прошла путь от фельдшерицы до академика медицины – закончила она фельдшерские курсы, а потом с огромными перерывами, так, кажется, нигде до конца не доучившись и мешая естественные науки с «политической работой», провела годы в Петербурге и Лозанне. Как неожиданно точно заметил в пафосной биографии Лепешинской Вадим Сафонов, «именно жизнь и работа большевика дали ей главное, бесценное научное образование: институт был лишь профессиональным дополнением, технической детализацией этого образования» [1041]. Да и в последствии

не было бы исследователя Лепешинской, не было бы открытий Лепешинской – без систематического, неотступного, в течение десятилетий изучения ею трудов Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, без той «путеводной нити», того «компаса», которые вели ее в научной работе. А путеводной нитью «любого научного изыскания», компасом во всех «исследованиях, обобщениях» сама она называет марксистский диалектический метод, марксистско-ленинскую теорию [1042].

В случае Лепешинской это не были лишь пустые слова. Она действительно занималась «обобщениями», прямо эксплицируя марксизм на биологию, – минуя доказательства. Работая в 1920‐е годы в гистологическом институте, Лепешинская организовала студенческий кружок, который собирался по воскресеньям с девяти до трех дня в клубе старых большевиков и привлекал к себе студентов тем, что главной своей задачей считал «изучение гистологии с точки зрения диалектического материализма и борьбы с витализмом» [1043]. Человек с тяжелым характером, она с трудом уживалась с людьми. Ее последней должностью был пост заведующей цитологической лабораторией, а затем – директора Морфологического института Академии медицинских наук СССР.