Евгений Добренко - Поздний сталинизм: Эстетика политики. Том 1

Ольга Борисовна провела долгие годы в своей загадочной лаборатории. Известность ей принесли поистине фантастические идеи о возникновении жизни и существовании некоего «живого вещества». Тема возникновения жизни давно занимала советских исследователей. Прославился ее изучением влиятельный советский академик Александр Опарин, еще в середине 1920‐х годов выдвинувший теорию возникновения жизни на Земле из первичного бульона органических веществ. Опарин был из тех влиятельных функционеров от науки, кто после войны поддержал Лысенко и Лепешинскую. Однако всерьез идеи Лепешинской в 1930‐е годы не рассматривались и вызывали снисходительные усмешки, пока они не оказались востребованными после войны – во время «перелома на биологическом фронте». Особое внимание к ним стал проявлять Лысенко. Лепешинская удостоилась высоких наград и почестей, стала академиком, лауреатом Сталинской премии, депутатом Верховного Совета СССР, была награждена орденом Ленина. Началось триумфальное шествие ее теории «живого вещества».

Идеи Лепешинской занятны прежде всего как важный культурный феномен: как произошла деградация «революционного романтизма» в поистине средневековую схоластику в позднесталинскую эпоху? Характерно в этом смысле замечание Якова Рапопорта, побывавшего в лаборатории Лепешинской: «Я ушел из нее с впечатлением, точно я побывал в средневековье. И лишь спустя некоторое время я узнал из официальных сообщений, что я побывал на вершине научного Олимпа…» [1044]

Несомненно, в работах Лепешинской мы имеем дело с эстетическим феноменом. Все и началось с литературы: свою ставшую знаменитой книгу «Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме» [1045], вышедшую с предисловием Лысенко, где один великий мистификатор восторгался «блестящими тонкими экспериментами» другого мастера жанра, Лепешинская начала со ссылки на… Дмитрия Писарева, которого (не преминула она напомнить) высоко ценил Ленин и даже хранил его карточку в своем альбоме рядом с карточками Герцена и Чернышевского. Писарев горячо воспринял идеи Дарвина и вообще материалистические идеи в биологии. Так, полагала Лепешинская, восстанавливалась связь с «передовой революционной мыслью России», так продолжилась славная традиция.

Ссылки на Дарвина, впрочем, здесь – лишь дань этой «славной традиции»: то направление в биологии, к которому принадлежала Лепешинская и которое возглавлял Лысенко, было скорее ламаркистским, чем дарвинистским. В ламаркизме слышалась (на «диаматовском» сленге) критика дарвиновского «метафизического материализма» [1046]. Возрождение ламаркизма активно шло в 1920‐е годы, и дискуссии о нем активно велись в таких неспециальных, но, скорее, политико-идеологических изданиях, как «Под знаменем марксизма» и «Вестник Коммунистической академии». Одна из таких дискуссий по докладу Е. Смирнова «Новые данные о наследственном влиянии среды и современный ламаркизм» развернулась в Комакадемии. Доклад завершался однозначным признанием ламаркизма: «Современная биология все больше и больше заставляет нас принять ламаркистскую платформу ‹…› Генетика, которая, конечно, имеет свое большое значение, просто не может подвести нас к интересующей нас эволюционной проблеме. Поэтому на первое место мы должны поставить те данные, которые имеются в распоряжении современного ламаркизма» [1047].

Впоследствии этот эпизод героической биографии старой большевички будет представлен как славная страница борьбы с врагами науки, оказавшимися врагами народа: «Борьба против Лепешинской была частью общей борьбы реакционной метафизики в биологии, вейсманизма-морганизма против мичуринцев. Мертвец хватал живого. Злобно, ожесточенно» [1048]. И хотя

меньшевиствующие идеалисты, пробравшиеся тогда к идеологическому руководству в биологии и заведшие тон раболепного низкопоклонства перед меловой бумагой любого зарубежного издания, тон лакейского чинопочитания в науке, холопского скидания шапок перед авторитетами (и так спевшиеся во всем этом с вожаками морганизма, что одни казались «вторым я» других), – все эти враги подлинной, материалистической науки начали травлю Лепешинской, Центральный Комитет партии защитил ее [1049].

Как в 1948 году «защитил» он Лысенко.

И все же обращение к Ламарку в 1920‐е годы еще продолжало считаться «дурным тоном», в нем слышался возврат к «преднаучному» этапу в истории биологии, к «науке» эпохи Парацельса, который, как известно, предлагал такие рецепты для выведения «живого вещества»: «Возьми известную человеческую жидкость и оставь ее гнить сначала в запечатанной тыкве, потом в лошадином желудке сорок дней, пока там не начнет двигаться, жить и копошиться, что легко заметить. То, что получилось, еще нисколько не похоже на человека, но прозрачно и без тела. Но если потом ежедневно, осторожно и с благоразумием питать человеческой кровью и сохранить в течение сорока седмиц в постоянной и равномерной теплоте лошадиного желудка, то произойдет настоящий живой ребенок, только маленький». Нечто подобное предлагал и Ван-Гельмонт для приготовления мышей из зерен, смоченных жидкостью из грязной рубахи.

Лепешинскую начали прямо обвинять в шарлатанстве. Она защищалась: «Нелепые идеи о самозарождении высокоорганизованных животных из гнилой воды и всякой дряни ничего общего не имели вообще с наукой» (10–11). «Научная гипотеза» Лепешинской звучала так: «Если имеется живая протоплазма, не представляющая собой клетку, но обладающая способностью к обмену веществ, а обмен веществ в белке есть признак жизни, – то это – живая протоплазма и она не может оставаться без изменений, она должна развиваться и давать новые более высокого порядка формы, например, монеры, а затем и клетки». Отсюда – «ближайшим источником, из которого может произойти клетка, может быть только живое вещество, т. е. как мы его понимаем, протоплазма с рассеянным в ней ядерным веществом в форме ли хроматина, нуклеиновых кислот или вещества хромонем, поэтому и изучение происхождения клеток должно начаться с изучения этого живого вещества» (71).

Первое, что обращает на себя внимание: речь идет о чем-то «рассеянном» и неясном по «форме». Даваемое Лепешинской определение развеивает всякие сомнения: «Живое вещество – это протоплазматическая масса, не имеющая формы клетки, содержащая в себе в той или иной форме ядерное вещество, но не имеющая формы ядра, а находящаяся в протоплазме или в диффузном или в распыленном состоянии» (85). Итак, основной характеристикой «живого вещества» является его абсолютная бесформенность : масса, не имеющая никакой мыслимой формы, находящаяся в диффузном или в распыленном состоянии.